Бельканто на крови
Шрифт:
Маттео внимательно слушал.
— Я не понимал, что происходит. Впервые в жизни мне захотелось извиниться за своё поведение — и я извинился. Но этого показалось мало. Я подарил вам кафтан, продолжая испытывать чувство вины, но и этого мне было недостаточно! Я наблюдал за вами много дней, и мысли мои путались. Я не мог вас понять. Вы — не такой, как остальные люди. Сегодня утром, когда вы убежали в расстроенных чувствах, я обратился к одному… другу, и он поведал мне, что вы — кастрат.
— Поклянитесь, что не знали об этом раньше.
— Клянусь всеми святыми! — барон вполне искренне
— Я вам верю. Я рад, что вы объяснились. Я рад, что вы поняли невозможность…
— Увы, это ещё не всё! Даже узнав о непорочности вашего существования, я не могу справиться с желанием. Оно изнуряет меня днём и ночью. Я потерял аппетит и почти не сплю. Моя душа жаждет очищения, но тело жаждет запретного наслаждения. Сегодня я ходил к пастору впервые за много лет. Я исповедался и получил прощение. Но мне и этого оказалось мало, вы понимаете? Пастор сказал, что господь прощает меня, — не потому, что я раскаялся, а потому, что верую в него. Так почему же я не чувствую душевного облегчения?
— Боже праведный! — воскликнул Маттео и зажал рот ладонью.
— Помогите мне, синьор Форти! Помогите мне справиться с греховным влечением. Откройте мне свой светлый мир. Я хочу уважать самого себя, я устал быть грешником. Только такой человек, как вы, может меня спасти.
Маттео взял его за руку и жарко зашептал:
— Ах, если бы вы были католиком, ваша милость! Вы могли бы делами вымолить у бога прощение. Вас, лютеран, учат, что одной веры достаточно. Верь — и ты спасён. Но настоящая вера — католическая! Она гласит, что верить мало, человек должен поступками заслужить прощение, всей своей праведной жизнью. И вы… Вы, грешник, отринули ложную простоту лютеранской веры и сердцем почувствовали истинность католической. Ах, это настоящее чудо! Вы испытываете потребность служить богу, а пастор говорит, что этого не требуется. Как же вы получите прощение, если вам запрещено вымаливать его? Ах, будь вы католиком…
— Что сделал бы католик на моём месте? — спросил Эрик.
— Вначале — то же, что и вы. Ничего не зная о католичестве, вы избрали правильный путь. Вы раскаялись и извинились. Вы сделали ценный подарок — это доброе дело, которое вам зачтётся. Вы даже исповедались, хотя и не почувствовали облегчения. На этом для лютеранина возможности церкви исчерпываются, а для католика остаются молитвы, причащение, паломничество и раздача милостыни.
— Это помогает?
— Конечно, барон! Только усердными молитвами и добрыми делами можно заслужить прощение и почувствовать божью благодать. Я испытал это на себе.
— Но в Калине нет католических храмов.
— Да. Вам будет трудно…
— Согласитесь ли вы, синьор Форти, стать моим наставником? — тихо и проникновенно спросил барон. — Возьмётесь ли обучить меня премудростям католической веры — как правильно молиться, причащаться, совершать паломничество и раздавать милостыню? Сможете ли без отвращения и презрения помогать мне, зная, что являетесь объектом моей греховной страсти? Если нет, я уеду в Швецию или Данию, чтобы не смущать вашу чистую душу. Итак, каков ваш приговор?
Маттео расслабил узел платка,
— Я постараюсь вам помочь. Это мой христианский долг.
— Благодарю вас, — Эрик порывисто прижался к его тёплым губам и замер на несколько долгих мгновений, упиваясь собственным коварством. Затем выпустил итальянца из объятий: — Спокойной ночи! Вы не представляете, как мне полегчало.
Барон быстро вышел из комнаты, а Маттео бросился к чемодану. Вытащил серебряное распятие и, стоя на коленях, горячо зашептал слова молитвы. Ему тоже было в чём каяться. В нём плескалось Средиземное море, жаркое и солёное, как кровь.
15
Утром барон попросил Маттео сопровождать его по важному делу. Итальянцу, скрывавшему от маэстро характер отношений с бароном, пришлось пойти на обман. Он выдумал, что граф Стромберг пригласил его на разговор, и отправился по Главной улице в сторону Верхнего города. Неподалёку от Домского собора перед Маттео остановилась карета с гербом Линдхольмов.
— Забирайтесь, синьор Форти, — с кучерского места пригласил Юхан.
Внутри кареты находился Эрик.
— Вы расскажете, зачем я вам понадобился? — спросил Маттео, усевшись напротив барона.
— Я вам покажу.
День стоял солнечный и ветреный. Маттео и не знал, что может быть так солнечно и холодно одновременно — в Италии солнце всегда согревало. Он засунул руки в тёплые рукава малинового кафтана, а носом зарылся в нежный мех.
Барон посмеивался над ним. Он не мёрз. Его обветренное лицо казалось высеченным из камня талантливой рукой создателя. Зеленоватые глаза гармонировали с резкостью черт и рыжиной волос, и только крупные чувственные губы намекали на склонность к пороку. Этим утром барон надел лёгкий кафтан синего цвета и до неприличия тесные кюлоты, и выглядел гораздо элегантнее, чем в обычных нарядах из чёрного сукна. Он сидел, широко расставив ноги, словно нарочно демонстрируя свою мужскую полноценность. Ширинка его выразительно топорщилась. Маттео отвернулся и уставился в окно.
Карета выехала на мощёную булыжником Ратушную площадь. Пассажиров немилосердно трясло, пока они не свернули к воротам Верхнего города. Стражники заглянули в карету. Один из них осмелился напомнить:
— Прошу прощения, ваша милость! Его светлость граф Стромберг запретил пускать вас наверх до особого распоряжения.
— Думаешь, я забыл? — Эрик высунулся в окно: — Мне необходимо посетить мой дворец. К обеду я покину Верхний город, можешь не сомневаться.
— Прошу прощения! — повторил стражник. — Не положено. Приказ.
— Что? Я не могу попасть домой даже ненадолго?
— Нужно спросить разрешения у его светлости.
— Так спрашивай, остолоп!
— Сейчас пошлю солдата, ваша милость! Извольте подождать.
Юхан остановил лошадей под круглой надвратной башней на виду у горожан. Никуда не спрятаться от косых взглядов и ехидных смешков. Барона Линдхольма не пустили наверх, как какого-то грязного трубочиста! Будет о чём посудачить!
Эрик сполз на диванчике и забросил ноги на противоположное сиденье, всем видом излучая раздражение: