Беломорье
Шрифт:
— Ой, хозяин, ребенка убил ника-ак, — заверещала перепуганная хозяйка. — Ой, под ответ попали! Ой, горюшко!
— Спроси, мать, — от напряжения шипел Трифон Артемьевич, — кто ребенка… издивляться научил? Хочет хозяином… на мои деньги заделаться! А мне, знать, в сухопайщики к нему… идтить?
И, передохнув, хозяин снова поволок Алешку к сеням. У Алешки бессильно моталась голова.
В темных сенях Трифону Артемьевичу снова пришлось сделать передышку. Поддерживая Алешкино тело полусогнутым коленом и дыша ему в лицо водочным перегаром, хозяин спросил:
— Ты признайся, ребенок, какая вражина тебя научила? Полтину дам — не пожалею!
Но Алешка молчал, подавленный провалом затеи. Да и кто учил его! Он сам придумал такой простой и такой выгодный для себя план. Кто не знает, что у Трифона Артемьевича в запасе деньги без толку лежат. Хватая широко раскрытым ртом морозный воздух, хозяин вытащил Алешку на крыльцо.
— Сделать тебя, голытьбу, хозяином, так ведь самому в батраки пойтить останется, — просипел он, чуть дыша. — Э-эх ты, хозяин новый!
Давно говорится, что одна беда влечет за собой другую. Едва Алешка растянулся на сугробе, как к нему подбежали земляки и стали расспрашивать — что случилось. Не отвечая ни слова, паренек убежал домой.
Там в пьяной тоске, по обыкновению, словно слепой, натыкаясь на стол, скамьи, печь, бродил вдоль стен отец и монотонно повторял одно и то же:
— Ну скажи, друг, на милость! Трифону, ежели захочет, можно весь год пить, а мне — раз-другой за весь год! Почему так жизнь устроена? Ты только скажи, любезный?!
Алешка незаметно пробрался на теплую печь. Лежа на пахнувшем кислятиной полушубке, он тихонько плакал. Не будет у него невода, и тятьке вовек не разбогатеть!
Стукнула входная дверь, вошла Алешкина мать, а вскоре кто-то другой. В избе раздался шепот. До Алешкиных ушей долетели обрывки фраз:
— Алешка твой чего выкинул… Сказать страшно-о… Говорит хозяину: «Давай денег на невод…» Рассерчал до чего хозяин… Самой подойти боязно… Шапку-то Алешкину принесла, в горнице у нас осталась, возьми-кось.
Поздно вечером, когда Алешка уснул на печи, над ним наклонилась мать. Осторожно подложив под голову спящего подушку, она поцеловала сына в лоб. Слезинка упала ему на щеку.
— Такой дельный был парнишка, — прошептала женщина. — Неужто на беду дураком вырастет?
Невеселым для Алешки был следующий день. Люди расспросили Трифона Артемьевича, и тотчас разнеслась по всему селу весть об Алешкином замысле. Отец, выйдя из дома, вскоре вернулся обратно.
— Да коли Трифон, — озлобленно твердил Терентий, ухватив сына за волосы и тряся его голову, — всех нас на ноги поднимет, разве богатеть ему? Коль ума нет, так не страми родителев почтенных, а спроси у них совета… спроси совета… спроси!
Долго «учил» отец, и не скоро прошла боль. Еще острее мучила обида. Алешка ли не хотел отцу добра? Но уж совсем лихо сделалось мальчугану, когда он вышел на улицу. Ванька Лопарев, его недруг, подкараулив его, запрыгал на одной ноге.
— Ребята, глянько-о, — заорал он, — новый хозяин идеть!
Со всех сторон набежали ребята и окружили их. Запрыгали, заскакали — один по-козлиному, другой лягушонком, кто как умел — вокруг растерявшегося Алешки, выкрикивая на разные лады:
— Новый хозяин! А, новый хозяин! Возьми нас в сухопайщики!
С этого дня для односельчан исчезло имя — Алешка, Терентьев сын. На всю жизнь присудили ему прозвище «Новый хозяин». Теперь до гробовой доски, хотя бы он сотню лет прожил, в селе и по всей волости, и в промысловых становищах его будут звать «Новым хозяином».
У рыбацкой бедноты начиналась нора подсобного промысла — рыбаки стали мастерить бочата для упаковки сельди. Бочонки делались для хозяев и для себя. Хозяева платили иной год по двенадцать, а иной — по четырнадцать копеек, в зависимости от спроса. Если же накануне год был удачный и в запасе «сельдянок» не оставалось, на бочонок накидывалась копейка-другая.
Надо было торопиться. Заветные одна-две копейки доплачивались только вначале, а потом хозяева, сделав нужный запас бочат, снижали расценку…
Терентий прилежно садился за работу часов с шести утра и кончал не раньше восьми-девяти вечера. Приказчик принадлежащего земству магазина разослал всем повестки о внесении денег к сроку, грозя описать имущество. Приходилось расплачиваться с земством за хлеб, взятый года три тому назад из магазина, называемого в народе «комитетским». За две недели можно сделать сотню бочат и вовремя внести часть долга. Трифон же Артемьевич перестал давать деньги в долг.
— Нету, братцы, за зря свободных денег! Гоните сельдяночки, так зараз наличными платить буду!
Никто не знал о сговоре Трифона Артемьевича с приказчиком комитетского магазина. В этом году хозяин расширял свой оборот. Осенью в соседней населенной карелами деревне умер бездетный скупщик, у которого вся деревня работала в артелях. Раздав каждому рыбаку этой деревни деньги в долг, Трифон Артемьевич тем самым забрал их «под себя». Но в карельской деревне не делали сельдянок — люди на зиму уходили на лесопильные заводы. Чтобы обеспечить себя запасом бочат, Трифон Артемьевич «подмазал» приказчика, и тот послушно нажал на должников казны. Не получая от хозяина ссуд, рыбаки вынуждены были старательнее работать. Трифон Артемьевич по-хозяйски обходил своих земляков, зорко осматривая на свет готовые бочонки — нет ли где щели, — и пригодные метил синим карандашом.
Алешка не забыл хозяйского пинка. Он задумал несложную месть. Как-то утром, когда женщины брали воду из колодца, он спросил — правдив ли слух, будто кто-то из хозяев платит по пятнадцати копеек за сельдянку. К полудню уже по всему селу заговорили:
— Иные хозяева сулят по пятиалтынному за сельдянку! Не отдавать сельдянки по двенадцати!
На следующее утро к Алешкиному отцу раньше обычного заглянул Трифон Артемьевич. Терентий с Алешкой бондарили.
— Бог на помощь, Терентьюшка!