Беломорье
Шрифт:
Поднялся семейный спор, и он надолго отвлек Двинского от нужной беседы.
Утром раздался колокольный звон, и со всех сторон к церкви потянулась многочисленная родня Трифона Артемьевича, а также и те, кому хотелось побывать на званом обеде лавочника.
Двинской вышел на улицу и направился к дому Трифона Артемьевича. Большой колокол перестал гудеть, и весело затрезвонили малые колокола. Это был условный знак, что в церкви собралось достаточно народа, и потому именитому земляку было время шествовать в храм.
Из дома, где висел громадный
Двинской подошел к лавочнику и заговорил о цели своего приезда, не замечая, что своим присутствием он нарушает чинное шествие пары.
— Не видишь, господин, что в церкву иду? — буркнул Трифон, даже не поворачивая к нему неестественно задранную вверх голову. — Отвяжись ты, Христа ради!..
Двинской отошел в сторону и от нечего делать тоже решил отправиться в церковь. Когда Трифон ступил на паперть, колокола затрезвонили еще задорнее. Не зря трудился звонарь — знал, что Трифону Артемьевичу очень нравится такая встреча, так ведь положено встречать архиереев!
В жарко натопленном храме на амвоне стояли приходский поп и дьякон, а ближе к входу толпилось до полусотни земляков, пришедших «уважить» богача. Раскланиваясь и называя зажиточных односельчан по имени и отчеству, а бедняков только по имени, Трифон неторопливо поднялся на амвон и, медленно приложась ко всем большим образам иконостаса, встал на левый клирос, где был расстелен коврик. Только после этого дьякон, предварительно гулко откашлявшись, начал обедню.
Во время «большого выхода», после поминания царской семьи, дьякон громогласно загудел:
— И господина нашего, высокопреосвященнейшего Михе-ея, епископа архангельского и холмогорско-о-о-г-о!
Затем, после длительной паузы, он усилил голос до предела:
— …и болярина Трифона со родственниками и со всеми здесь иже пребывающими и молящимися-я-я!
При этом причт чинно поклонился Трифону Артемьевичу, а тот, поспешно крестясь, откланялся им. Всем присутствующим в церкви вменялось перекреститься, и считалось лучше, если не один, а несколько раз. По окончании обедни, подойдя к кресту, именинник троекратно поцеловался со священником и пригласил:
— Просим вас с отцом дьяконом и матушками на угощение!
А каждому, кто прикладывался к кресту и затем поздравлял его, лавочник отрывисто повторял:
— На обед… на обед…
Обратное шествие Трифона Артемьевича сопровождалось веселым перезвоном колоколов, и этот звон длился до тех пор, пока лавочник не вошел в свой дом. Там началась суетня — хозяйке, по обычаю, бедные родственницы помогали накрывать на стол, а сам хозяин сидел в кресле под божницей и отрывисто рявкал:
— Батюшкино вино куды ставите? Да дьяконово поодаль поставьте, а то о прошлый раз дьякон батюшкино выхлестал. Под стопку Миколе Зосимычу блюдечко подложите… Чай, не сухопайщик сядет!
«Сколько
Александр Александрович уже заученными словами заговорил о съезде, его задачах и цели…
— Какой такой съезд? — недовольно буркнул лавочник, подозрительно косясь на незнакомого молодца в студенческой тужурке. Трифон Артемьевич всех студентов считал бунтовщиками.
— Правительством съезд одобрен, и решения его будут обязательны для всех…
— У меня, почтеннейший, обязательство вот где! — Трифон Артемьевич хлопнул себя по карману. — Чего моя мошна осилит, то мне и обязательство! А уж съездов с обязательствами мне не надо. Еще ли какое есть дело ко мне, али все? Коль все, так мое почтение! Скоро ко мне гости придут…
— Вот я и хочу воспользоваться и со всеми поговорить.
— Ну, уж уволь от такой радости. Не для разговора с тобой люди соберутся. Эй, кто там, проводите-ко господина.
Трифон Артемьевич не поленился встать и уйти в спальню, преднамеренно громко хлопнув дверьми.
Возмущенный Двинской отправился по домам других хозяев, не замечая, что его всюду опережает тощенький подросток. Получив в каждом доме один и тот же ответ: «Хозяина дома нет и весь день не будет», — Двинской понял, что в Кандалакше он провалился.
В тот день в доме Трифона Артемьевича обедали дважды. Днем приходило духовенство и хозяева, владельцы снастей. Но как только начинало темнеть, всякий из них, зная трифоновский обычай, спешил уйти домой:
— Сухопайщиково время пришло!
Вечером к Трифону Артемьевичу собирались все те, кто от него «кормился», — рыбаки его артели и неимущие родственники.
Угощение было обильным, и водки хозяин не жалел. Вначале собравшиеся конфузились, но вскоре хмель сбивал их застенчивость… Перебивая и не слушая друг друга, говорили о том, чем жили, о приметах — каким и когда должно верить, кто и где что замечал… Вспоминались случаи, происшедшие десятки лет назад с отцами и дедами… Рыба — кормилица поморов — была в основе всех их бесед…
Трифон из года в год рассказывал одно и то же, как он в прошлую ярмарку продавал в Архангельске рыбу и потерпел убыток, потакая бесчисленной ораве разных посредников, чиновников и санитарному надзору.
— А все-таки, братцы, живем? — разводя руками и обязательно делая удивленное лицо, повторял хозяин. — Через мою снасть и вам есть кусок хлеба. А случится беда, и помощь моя к вам придет… Уж Трифон Артемьич своего человека не оставит!
Поздно ночью, с громкими песнями, с гвалтом и криками, доказывая этим, что «порато было выпито», расходились гости по домам. В полузамерзших окнах белеющими пятнами появились засланные лица односельчан: