Белые шары, черные шары... Жду и надеюсь
Шрифт:
— И все-таки я не понимаю, — сказала тетя Нина. — Зачем тебе обязательно нужно ехать на Дальний Восток, за тридевять земель? Неужели вы не можете ставить эти свои опыты здесь, в Ленинграде?..
— Все дело в кальмарах, — объяснил Решетников. — У кальмара есть такое нервное волокно — гигантский аксон. Чтобы выделить одиночное нервное волокно, допустим у лягушки, надо еще повозиться, это не так-то просто. А тут сама природа как будто приготовила нам подарок…
Тетушки слушали его серьезно и внимательно, согласно кивали, но лица их были грустны. И когда провожали его, все ту же грусть видел Решетников на их лицах…
…Последние две недели перед возвращением в Ленинград работа у Решетникова не клеилась — то ли устал он, то ли начинала сказываться тоска по друзьям, по дому. Все шло хорошо, и вдруг заело, затерло. И методика, кажется, отработана, еще Василий Игнатьевич занимался красителями. Сколько опытов поставил Решетников — никаких не было неожиданностей: краситель проникал в клетку, картина каждый раз получалась примерно одна и та же. И вдруг результаты пошли вразброс — даже закономерности не уловить. Необъяснимо. Конечно, мелочь, пустяки по сравнению с тем, что уже сделано, но все-таки неприятно. Ну ничего, покумекаем теперь все вместе в лаборатории, быстренько разберемся что к чему…
Сигнальные огни аэродрома ужо мелькали внизу, совсем близко, земля бежала навстречу.
Волнение, охватившее Решетникова, становилось все сильнее. Мысли о лаборатории, о доме, о тетушках — все внезапно отступило, отошло на второй план. Теперь он думал только о Рите.
Встретит ли она его? Придет ли? Или не решится, постесняется, побоится столкнуться здесь, в аэропорту, с их общими знакомыми?
Решетников и не предполагал никогда, что будет так волноваться, ожидая встречи с этой женщиной. И знакомы-то они сколько — всего ничего. Укорял себя, что это только оторванность от друзей, от привычной жизни заставляла его там, на острове, писать ей длинные письма, тосковать о ней. Но вот стоило ему сейчас ощутить лишь возможность, лишь приближение встречи — и заволновался, как мальчишка перед первым свиданием.
…Они шли от самолета по летному полю к зданию аэровокзала, туда, где за оградой толпились встречающие. Решетников нетерпеливо всматривался в лица, искаженные неестественным светом ртутных фонарей, его взгляд старался охватить их все разом, и оттого среди толпившихся людей он никак не мог различить тех, кого искал.
— Ой, смотрите, вон наши! Видите? — радостно воскликнула Маша, и теперь Решетников сразу увидел Валю Минько и Сашку Лейбовича.
Валя Минько стояла в первом ряду встречающих, плотно притиснутая к ограде, и ликующе махала рукой. Валя Минько не позволяла себе пропустить ни одной встречи, ни одних проводов. Такой у нее был характер. Если в лаборатории кто-нибудь заболевал, она первая отправлялась навещать больного; если приближался чей-нибудь день рождения, Валя первая принималась хлопотать о подарке; если в чьей-то семье случалось горе, и тут она готова была помочь, услужить, взять на себя самые тяжелые, самые неприятные заботы. Казалось, она просто не представляла, что можно поступать как-то иначе.
Саша Лейбович стоял чуть поодаль, его непокрытая голова, с буйной, торчащей в разные стороны шевелюрой, возвышалась над толпой встречающих.
При виде этих двух, давно уже ставших для него родными лиц Решетников ощутил прилив нежности, но, пока шел он навстречу светящейся радостью Вале Минько, пока улыбался издали Лейбовичу, его взгляд все продолжал искать еще одного человека…
Нет, не пришла.
И сразу он почувствовал, как сникает, меркнет его радость.
Да и с чего ей было прийти? Почему он так уверил себя, что она придет?
Теперь Решетников клял себя, что не послал телеграммы, не упросил ее прийти в аэропорт. Бог с ним, пусть бы знал, что выпросил, уговорил, но зато не было бы тогда этой неуверенности, этого волнения, перемешанного с надеждой — она! вот, кажется, она, стоит чуть правее Лейбовича, — и сердце забилось учащенно, и губы сами собой начали расползаться в улыбку, но нет, ошибся — совсем чужая женщина, не она.
Валя Минько расцеловала его в обе щеки, Лейбович обнял и с размаху хлопнул ладонью по спине.
— Как хорошо, чертенята, что вы приехали! — говорила Валя Минько. — Ты, Митя, очень вовремя вернулся. Ты даже не представляешь, как ты сейчас нужен!
В ее голосе звучали тревожные нотки, но тогда Решетников не обратил на них внимания, они всплыли в его памяти уже позднее. А в тот момент он уже почти не различал слов, произносимых Валей Минько, потому что вдруг увидел Риту.
Рита стояла в стороне и смеющимися глазами смотрела на него. Как ребенок, веселящийся оттого, что его долго не могут найти. Она была в темно-вишневом костюме, в том самом, который был на ней, когда Решетников впервые увидел ее.
В тот день его пригласил к себе Алексей Павлович и несколько церемонно сказал:
— Дмитрий Павлович, позвольте познакомить вас с Маргаритой Николаевной. Маргарита Николаевна работает в институте у Калашникова, но по теме ее диссертации ей необходимо поближе познакомиться о тем, что делаем мы, в нашей лаборатории, поработать у нас некоторое время. Я прошу вас, Дмитрий Павлович, если вас это не затруднит, взять, так сказать, персональное шефство над Маргаритой Николаевной.
— Хорошо, — сказал Решетников. — Пойдемте, Маргарита Николаевна, я покажу вам наши владения…
— Можете называть меня Ритой, — сказала она, когда они вышли в коридор. — Я только от начальства требую, чтобы меня по имени-отчеству называли. И кроме того, я хорошо помню вас еще по университету. Я училась на первом, а вы на четвертом. Вы были тогда ужасно серьезный.
— Я и сейчас ужасно серьезный, — сказал Решетников.
Только тут он хорошенько разглядел ее. Научный сотрудник… Соискательница кандидатского звания… Какое там! Девчонка, студентка стояла перед ним! Черные, коротко стриженные волосы, упрямо изогнутые брови… Ее скуластое лицо, пожалуй, нельзя было назвать красивым — его очертания казались излишне резкими, жесткими. Но это было ж и в о е лицо. Оно менялось на глазах. Только что, когда она протягивала руку Решетникову так же церемонно, как представлял ее Алексей Павлович, она казалась похожей на смиренную, старательную школьницу, а сейчас уже глядела на Решетникова с насмешливым озорством.
Теперь, по прошествии времени, Решетникову казалось, что именно в тот момент, когда они стояли в коридоре, когда произнесли эти первые, еще ничего не значащие слова, возникло между ними взаимное притяжение. Как объяснить это? Взгляд? Жест? Случайно оброненное слово? Интонация, с какой оно было сказано? Что заставило Решетникова вдруг испытать волнение и думать потом об этой женщине, и радоваться, что завтра он увидит ее снова?.. Чем движение ее руки, которым она поправляла волосы, отличалось от движений рук иных женщин, отчего оно так тронуло его и вспоминалось потом не раз?..