Белые шары, черные шары... Жду и надеюсь
Шрифт:
«Сексуальная избирательность», — сказал бы Сашка Лейбович, любивший потеоретизировать на подобные темы. Ну пусть она самая, эта избирательность, но каковы же те токи, те волны, которые так внезапно связывают одного человека с другим?..
С тех пор как расстался Решетников с Таней Левандовской, с тех пор как кончилась их неудачная, странная любовь, Решетникову все чаще стало казаться, что в нем самом заложен какой-то порок, какая-то неспособность к сильному чувству. Были, конечно, женщины, которые нравились ему, и он даже пробовал несколько старомодно
Однажды, еще подростком, он болел воспалением легких. Болезнь протекала тяжело, долго не отпускала, и Митя лежал в кровати вялый, лишенный аппетита, ко всему безразличный. Он даже начинал уже привыкать к этому своему состоянию. Казалось, так будет всегда. И вдруг в одно прекрасное утро он проснулся и ощутил, что голоден. Голова его была свежей, тело отдохнувшим. Радость выздоровления переполняла его. И вот в тот день, когда он впервые увидел Риту, когда водил ее по лаборатории, Решетников испытал сходное чувство. Он опять был молод, здоров и счастлив.
…— Ну здравствуй, — сказала Рита теперь, протягивая ему обе руки.
— Здравствуй, — сказал Решетников.
Они поздоровались друг с другом куда более сдержанно, холодно, чем только что здоровался Решетников с Валей Минько или Сашкой Лейбовичем, но именно эта сдержанность и выдавала их. Им хотелось остаться вдвоем, и первой поняла это Валя Минько.
— Ребята, — командовала она, — я с Лейбовичем и Саша плюс Маша едем вместе, нам по пути. Рите поручаем Решетникова. Договорились?..
Уже когда они садились в такси, Решетникову показалось, что Валя хочет что-то сказать ему, выражение беспокойства уловил он на ее лице. Он вопросительно взглянул на нее, но она успокаивающе махнула рукой: «Ладно, ладно, потом».
Дверца такси захлопнулась. Мелькнули за стеклом веселые лица Лейбовича, Маши плюс Саши, и Валя тоже улыбалась вслед Решетникову и Рите…
— А я уже думал, что ты не придешь… — сказал Решетников, когда машина тронулась.
— Почему?
— Ну… Думал, что не захочешь, чтобы шли лишние разговоры, пересуды…
— Еще не хватало мне бояться разговоров! — усмехнулась Рита. — Или, может, ты их боишься?
— Нет, — сказал Решетников. — Я не боюсь.
— Кстати, по-моему, только ты один наивно уверен, что никто ничего не замечает и ни о чем не догадывается…
— А замечают? — спросил Решетников.
Рита молча полуприкрыла глаза.
— Ну и прекрасно! — сказал он. — Правда?
— Правда, — сказала она.
И верно, смешно было думать, что его отношение к Рите для всех остальных тайна. Столько раз в те дни, когда работала она у них в лаборатории, они вдвоем на глазах у всех выходили из института, сколько раз отправлялся Решетников провожать ее!
Машина остановилась возле дома Решетникова.
— Зайдем? — спросил Решетников и почувствовал, как хрипнет у него от волнения голос. — Посмотришь хоть, как я живу…
— А твои тетушки? —
— Они на даче. Я не стал посылать телеграмму, не хотел их беспокоить. А потом… — Решетников помолчал и добавил: — Я все-таки надеялся, что ты меня встретишь.
Рита колебалась.
— Если только ненадолго, — сказала она. — Меня ждет Сережка.
Решетников уже привык к этой фразе. Она всегда торопилась, всегда беспокоилась за своего Сережку. И Решетникову нравилась эта ее заботливость, это ее беспокойство о сыне, о мальчике, которого он никогда не видел, но который уже был ему близок. Его отношение к Рите само собой распространялось и на ее сына.
Впрочем, когда Решетников первый раз услышал, что у нее есть сын, он не сразу поверил.
— Да брось сочинять, — сказал он. — Ты же сама еще как девчонка. Как ты его воспитываешь?
— Воспитываю. Большой уже парень. Девять лет скоро, — сказала Рита, к в голосе ее звучала гордость.
— По-моему, у тебя должен быть хороший сын, — сказал Решетников.
— Не знаю… Во всяком случае, мы друг друга в обиду не даем, — засмеялась Рита.
— Ты что же, была замужем? — спросил Решетников.
— Замужем, не замужем — какая разница? — откликнулась она. — У меня есть сын, мой сын, я сама хотела его, а все остальное неважно. Человек этот, Сережкин отец, не играет в моей жизни никакой роли. Можешь мне поверить.
— Что же ты молчишь? — спросила она минуту спустя с некоторым вызовом.
— Думаю, — сказал Решетников. — В твоей жизни он не играет никакой роли, а в Сережкиной? Что скажет твой Сережка, когда станет старше? Тебя не смущает это?
— Ничего, — уверенно сказала Рита. — Я и сама сумею вырастить его так, что он будет у меня счастливым. И давай больше не возвращаться к этому. Ладно?
— Ладно, — сказал Решетников.
Он уже заметил, что характер у Риты был неровным, она часто замыкалась, была молчалива или вдруг становилась вызывающе резкой. Он догадывался, что жизнь ее была нелегкой, и от этого его еще больше тянуло к ней.
…Решетников и Рита медленно поднялись на третий этаж. Здесь, на лестничной площадке, было темно, лампочка не горела, только слабый отсвет из окон напротив ложился на подоконник.
Едва они остановились, Решетников обнял Риту и притянул к себе. Его губы ткнулись в ее подбородок, в щеку, она отворачивалась, упиралась руками ему в грудь.
— Сумасшедший… — прошептала она. — Подожди…
Все-таки он отыскал ее губы, они были мягкими, теплыми, он почувствовал, как поддаются они, разжимаются, как отвечает она на его поцелуй.
— Сумасшедший, — повторила она.
Решетников целовал ее глаза, щеки, шею. Он гладил ее волосы, плечи, он подносил ее руки к губам и целовал маленькие горячие ладони. И она все теснее прижималась к нему и искала своими губами его губы.
Они целовались до тех пор, пока не хлопнула внизу парадная дверь, и тогда, вспугнутая этим звуком, Рита резко отстранилась от Решетникова.