Белые шары, черные шары... Жду и надеюсь
Шрифт:
«Сексуальная избирательность», — сказал бы Сашка Лейбович, любивший потеоретизировать на подобные темы. Ну пусть она самая, эта избирательность, но каковы же те токи, те волны, которые так внезапно связывают одного человека с другим?..
С тех пор как расстался Решетников с Таней Левандовской, с тех пор как кончилась их неудачная, странная любовь, Решетникову все чаще стало казаться, что в нем самом заложен какой-то порок, какая-то неспособность к сильному чувству. Были, конечно, женщины, которые нравились ему, и он даже пробовал несколько старомодно ухаживать за ними — приглашал в театр, в концертный зал, на литературные вечера, пытался внушить себе влюбленность, но очень скоро обнаруживал, что все это не то, впустую.
Однажды, еще подростком, он болел воспалением легких. Болезнь протекала тяжело, долго не отпускала, и Митя лежал в кровати вялый, лишенный аппетита, ко всему безразличный. Он даже начинал уже привыкать к этому своему состоянию. Казалось, так будет всегда. И вдруг в одно прекрасное утро он проснулся и ощутил, что голоден. Голова его была свежей, тело отдохнувшим. Радость выздоровления переполняла его. И вот в тот день, когда он впервые увидел Риту, когда водил ее по лаборатории, Решетников испытал сходное чувство. Он опять был молод, здоров и счастлив.
…— Ну здравствуй, — сказала Рита теперь, протягивая ему обе руки.
— Здравствуй, — сказал Решетников.
Они поздоровались друг с другом куда более сдержанно, холодно, чем только что здоровался Решетников с Валей Минько или Сашкой Лейбовичем, но именно эта сдержанность и выдавала их. Им хотелось остаться вдвоем, и первой поняла это Валя Минько.
— Ребята, — командовала она, — я с Лейбовичем и Саша плюс Маша едем вместе, нам по пути. Рите поручаем Решетникова. Договорились?..
Уже когда они садились в такси, Решетникову показалось, что Валя хочет что-то сказать ему, выражение беспокойства уловил он на ее лице. Он вопросительно взглянул на нее, но она успокаивающе махнула рукой: «Ладно, ладно, потом».
Дверца такси захлопнулась. Мелькнули за стеклом веселые лица Лейбовича, Маши плюс Саши, и Валя тоже улыбалась вслед Решетникову и Рите…
— А я уже думал, что ты не придешь… — сказал Решетников, когда машина тронулась.
— Почему?
— Ну… Думал, что не захочешь, чтобы шли лишние разговоры, пересуды…
— Еще не хватало мне бояться разговоров! — усмехнулась Рита. — Или, может, ты их боишься?
— Нет, — сказал Решетников. — Я не боюсь.
— Кстати, по-моему, только ты один наивно уверен, что никто ничего не замечает и ни о чем не догадывается…
— А замечают? — спросил Решетников.
Рита молча полуприкрыла глаза.
— Ну и прекрасно! — сказал он. — Правда?
— Правда, — сказала она.
И верно, смешно было думать, что его отношение к Рите для всех остальных тайна. Столько раз в те дни, когда работала она у них в лаборатории, они вдвоем на глазах у всех выходили из института, сколько раз отправлялся Решетников провожать ее!
Машина остановилась возле дома Решетникова.
— Зайдем? — спросил Решетников и почувствовал, как хрипнет у него от волнения голос. — Посмотришь хоть, как я живу…
— А твои тетушки? — спросила Рита.
— Они на даче. Я не стал посылать телеграмму, не хотел их беспокоить. А потом… — Решетников помолчал и добавил: — Я все-таки надеялся, что ты меня встретишь.
Рита колебалась.
— Если только ненадолго, — сказала она. — Меня ждет Сережка.
Решетников уже привык к этой фразе. Она всегда торопилась, всегда беспокоилась за своего Сережку. И Решетникову нравилась эта ее заботливость, это ее беспокойство о сыне, о мальчике, которого он никогда не видел, но который уже был ему близок. Его отношение к Рите само собой распространялось и на ее сына.
Впрочем, когда Решетников первый раз услышал, что у нее есть сын, он не сразу поверил.
— Да брось сочинять, — сказал он. — Ты же сама еще как девчонка. Как ты его воспитываешь?
— Воспитываю. Большой уже парень. Девять лет скоро, — сказала Рита, к в голосе ее звучала гордость.
— По-моему, у тебя должен быть хороший сын, — сказал Решетников.
— Не знаю… Во всяком случае, мы друг друга в обиду не даем, — засмеялась Рита.
— Ты что же, была замужем? — спросил Решетников.
— Замужем, не замужем — какая разница? — откликнулась она. — У меня есть сын, мой сын, я сама хотела его, а все остальное неважно. Человек этот, Сережкин отец, не играет в моей жизни никакой роли. Можешь мне поверить.
— Что же ты молчишь? — спросила она минуту спустя с некоторым вызовом.
— Думаю, — сказал Решетников. — В твоей жизни он не играет никакой роли, а в Сережкиной? Что скажет твой Сережка, когда станет старше? Тебя не смущает это?
— Ничего, — уверенно сказала Рита. — Я и сама сумею вырастить его так, что он будет у меня счастливым. И давай больше не возвращаться к этому. Ладно?
— Ладно, — сказал Решетников.
Он уже заметил, что характер у Риты был неровным, она часто замыкалась, была молчалива или вдруг становилась вызывающе резкой. Он догадывался, что жизнь ее была нелегкой, и от этого его еще больше тянуло к ней.
…Решетников и Рита медленно поднялись на третий этаж. Здесь, на лестничной площадке, было темно, лампочка не горела, только слабый отсвет из окон напротив ложился на подоконник.
Едва они остановились, Решетников обнял Риту и притянул к себе. Его губы ткнулись в ее подбородок, в щеку, она отворачивалась, упиралась руками ему в грудь.
— Сумасшедший… — прошептала она. — Подожди…
Все-таки он отыскал ее губы, они были мягкими, теплыми, он почувствовал, как поддаются они, разжимаются, как отвечает она на его поцелуй.
— Сумасшедший, — повторила она.
Решетников целовал ее глаза, щеки, шею. Он гладил ее волосы, плечи, он подносил ее руки к губам и целовал маленькие горячие ладони. И она все теснее прижималась к нему и искала своими губами его губы.
Они целовались до тех пор, пока не хлопнула внизу парадная дверь, и тогда, вспугнутая этим звуком, Рита резко отстранилась от Решетникова.