Белый шиповник. Сборник повестей

Алмазов Борис Александрович

И совсем он не дядя, он - старик! И мне стало его так жалко, что я невольно обхватил его ещё сильнее.

– Не бойсь! Не бойсь, не сроню! Дошли ужо, - запыхавшись, проговорил он.
– Вот недельки через две мост доделают, тогда через брод ходить не надо будет, - сказал он, на берегу вытирая ноги портянками и обуваясь. Помолчал и задумчиво протянул: - Да, кабы не война, мог бы у меня твоих лет внучок быть! Свободное дело.

– Когда я вырасту, - сказал я, - я изо всех сил постараюсь, чтобы стать героем!

– Ну? Это зачем же?

–

Чтобы всем, кто меня любит, был почёт и уважение во всём мире! Я один раз видел, как бабушку на машине с почётом везли: у неё сын Герой Советского Союза. И ещё я заработаю много денег. Куплю маме пальто! А то она в шинели ходит. Как пришла с войны, так в этой шинели и ходит. У других тётенек пальто и шляпы, а у моей мамы только шинель перешитая! Я куплю ей пальто первым делом. И вам куплю всё, чего вы хотите! Вы что любите?

– Спасибо, сынок!
– ответил дядя Толя каким-то странным, сиплым голосом и положил мне руку на плечо.
– Мне ничего не надо. У меня всё есть. Я всем довольный.

– Я вам десять пар сапог куплю!

– Да куда мне десять? Ног-то у меня только две!
– засмеялся дядя Толя.

– А вы своим друзьям отдадите!

– Эва!
– опять засмеялся старик.
– У меня в живых-то один дружок Коля-мордвин, ему и двух сапог много, он с фронта на деревянном коне приехал.

– На каком?

– На одной ноге, а другая - деревянная.

– Да я вам чего хотите подарю!..

– Так уж подарил, - сказал дядя Толя.
– Ты хоть бы не забыл меня. Вырастешь, приедешь в гости - вот мне будет радость.

– Ох, как я к вам приеду! С оркестром! Может, даже на коне! Когда я вырасту большой, мне бабушка разрешит папину кубанку каждый день надевать! Я приеду в кубанке! Как раз у меня голова тогда подрастёт. В этом году за то, что я первый класс с почётной грамотой окончил, бабушка дала её один раз перед зеркалом поморить, но она мне велика. Очень красивая кубанка, белая с красным верхом. Настоящая казачья военная кубанка, но мне ещё пока велика.

Я вспомнил тот день, когда бабушка внимательно прочитала почётную грамоту и надпись в книге, которую я получил за успешное окончание первого класса, за отличные оценки в учёбе и примерное поведение. Потом сняла фартук, причесалась, достала из комода папину кубанку и надела мне на голову.

Эту кубанку привезли папины товарищи после войны и сказали, что папа велел мне передать, когда умирал в госпитале. И вот я надел её первый раз в жизни! И голова моя утонула.

Кубанка пахла дымом и ещё каким-то запахом, который я раньше никогда не встречал.

– Я похож на папу?
– спросил я, смотрясь в зеркало.

– Вылитый, - ответила бабушка. И, уткнувшись в донышко кубанки, заплакала.

– Приедешь - и хорошо, - сказал дядя Толя.
– Вот за разговорами и дошли незаметно. Вон деревня.

Вдоль улицы с одной стороны стояли весёлые, с голубыми наличниками дома, а с другой были какие-то бугры с трубами, из них кое-где вились дымки.

– Немец деревню сжёг, - пояснил

дядя Толя.
– В землянках живут. Обстраиваются потихонечку. Вот уж пол-улицы построили. Не горюй! Построим лучше прежнего.

Мы прошли улицей; на крылечках сидели старушки, пугливые малыши в грязных рубашонках выглядывали из землянок, два старика тесали жерди, приветливые псы махали хвостами и задирали ноги на брёвна, лежащие вдоль улицы.

– Сейчас в землянках, почитай, никто уже и не живёт, так вроде как кладовки, по старой памяти печки топят.
– Дядя Толя словно извинялся за то, что я видел.

– Вокруг нашего дома в городе, - сказал я, тоже всё сгорело. Наш дом каменный, четырёхэтажный, и ещё несколько домов каменных уцелело, а все деревянные сгорели. Я не помню, как они горели, а бабушка говорит - страшно было. Немцы совсем близко подошли. Мама на фронте, папа на фронте. Эвакуация закончилась, а мы остались. Бабушка решила - будь что будет… Ничего, дядя Толя, всё построим! Ещё как построим!

И вдруг я почувствовал знакомый запах! Так пахла папина кубанка! Мы подошли к большому сараю. И я увидел живую лошадь! Этот запах шёл от неё. Я первый раз увидел так близко живую лошадь!

– Доброго здоровьичка!
– сказал мужик с деревяшкой вместо ноги, что сидел на лавочке около конюшни. Дядя Толя присел рядом, они закурили, стали разговаривать про какие-то скобы, про шифер, про тёс… А я всё ходил вокруг лошади. Всё рассматривал её и упряжь, всё не мог надышаться её запахом.

Лошадь смотрела на меня фиолетовыми глазами, обмахивалась хвостом от мух, вздыхала, переступала. Огромная, тёплая, покрытая гладкой шерстью, она возвышалась над моей головой. Я стал рвать траву. Лошадь потянулась и шёлковыми губами приняла у меня из ладоней корм. Я гладил её по выпуклой груди, по животу, где под кожей проглядывали упругие жилы, и не мог оторваться.

– Вот как прилип!
– сказал одноногий мужик. Это, наверное, и был дядя Коля-мордвин.

– Кровь его такая, - сказал дядя Толя.
– Отец у него в казаках служил.

– Погиб?

– Известное дело! Кавалерия… Одна кубаночка с войны возвернулась. Бабка внуку за великие заслуги её надевать даёт.

– Ишь ты!
– сказал одноногий.
– И заслуги имеет?

– А ты думал! Отличник - раз! Песни поёт! Так “Варяга” пел, как в Большом театре хор Пятницкого! Это два! И вообще парень исправный.

– Спел бы, - сказал инвалид.

– При другом случае. Сейчас молоко надо везти, к ужину не поспеем.

Мы сели в телегу.

– Ну!..
– сказал страшным голосом дяди Толя, и лошадь тронулась. Мордвин помахал нам кепкой. Мы заехали на форму, где рогатые коровы рассматривали меня, как диковину, и шумно сопели блестящими, большими, как блюдца, носами. Дядя Толя грузил бидоны на телегу.

Мы выпили молочка, и доярки посетовали, что нет хлеба.

– Ничо, бабоньки, - сказал дядя Толя.
– Была б земля - хлеб будет.
– И мы тронулись в обратный путь.