Белый шиповник. Сборник повестей
Шрифт:
Мы поехали через деревню, с телеги мне было хорошо видно разбитые фундаменты и груды кирпичей на мосте сожжённого села.
– Чего загрустил?
– спросил дядя Толя.
– Ты не дома жалей, ты людей жалей… Дома-то новые поставим, а людей не возвернёшь. Пошло нас на фронт девяносто три человека, а вернулось двое. А давай-ка мы с тобой споём лучше!
– И, не спрашивая моего согласия, передал мне вожжи.
Ух ты! Я правлю конём! Я правлю конём. Эта большая лошадь слушается, что я ей велю!
– Но, но!..
– кричу я
– Тпру!..
– и она замедляет бег и, кивая головой, обмахиваясь хвостом, трудолюбиво и споро тянет телегу.
Как по лужку при луне
При счастливой доле…
запевает дядя Толя хрипловатым прокуренным голосом:
– Знаешь такую песню?
При знакомом табуне
Конь гулял по воле!
подхватываю я и чувствую, как голос мой звенит и разносится далеко по лугам и лесам.
Дядя Толя одобрительно похлопывает меня своей огромной рукой по спине в такт словам, лошадь бумкает копытами, скрипит телега.
Ты гуляй, гуляй, мой конь,
Пока не споймаю!
Как споймаю, зануздаю
Шёлковой уздою…
– Пррри-ими-и-и!
– слышу я крик сзади. Мальчишки, болтая локтями, пролетают мимо на разномастных лошадёнках.
– В ночное поскакали, - говорит дядя Толя.
– Ночью, значит, коней пасти будут.
“Какое счастье скакать на лошади!” - думаю я, и сердце моё сжимается от зависти к этим мальчишкам, что пылят уже за бугром.
Солнце цепляется за кусты, оно стало красным и нежарким. Идёт вечер. Скоро наступит ночь. Первая ночь, которую я буду спать не дома. Впечатления дня распирают мою голову: линейка, деревня, наказание и прощение, футбол всё перемешалось. Но самое главное - кони, кони скачут, стоит мне только сомкнуть веки.
– Кони скачут… - шепчу я, засыпая.
Глава пятая
ПРИВИДЕНИЯ В БОЛОТЕ
– Вставай! Вставай!
– кто-то шепчет мне в ухо, и с меня стягивают одеяло. Я открываю глаза и вижу Серёгу, он стоит, закутавшись в простыню, как в плащ.
– Айда девчонок пугать!
– Не пойду я!
– Да ты не бойся! Тётя Паша спит уже, - шепчет Серёга. И правда, из-за загородки раздаётся такой храп, точно шкаф с посудой двигают или танк идёт.
– Я не боюсь, - говорю я.
– Не хочу, и всё.
– Это он выделяется!
– пищит Липский.
– Показывает, какой он особенный. Или влюбился в кого-нибудь - пугать не хочет.
Сам Липа уже простыню на голову натянул. Только он больше смахивает не на привидение, а на тощего зайца.
– Просто дрейфит на улицу идти, - Федул говорит.
– Ничего он не дрейфит!
– говорит Серёга.
– Он просто ещё не петрит, какую мы мощную штуку надумали. А он пойдёт. Он настоящий друг.
Взял я простыню, надел сандалии, и мы пошли, хотя мне идти совершенно не хотелось. Стали дверь открывать, а она как заскрипит.
– Эй, вы куда?
– поднял с подушки голову Колька Осташевский.
– Не твоё дело!
– Подождите, я с вами пойду.
– Бежим!
– шепчет Серёга.
– Меньше народу - больше кислороду.
Выскочили мы из дому. Темно. Ничего не видать. Вроде и недалеко отбежали, а не сообразить, куда идти нужно. Холодно, ветер дует. Мы сразу намёрзли. Мы же в одних трусах. Пробежали чуть вперёд. Друг за друга держимся.
– Стойте!
– говорит Серёга.
– Бабский дом не в этой стороне.
Пошли в другую сторону и сразу упёрлись в болото - Липский завяз, захныкал:
– Вот, сам не знаешь, а ведёшь! Тут вообще никакого болота не было… Простудить меня хочешь, у меня и так горло болит. И сандалия из-за тебя утонула…
– Сандалия, горло! Поменьше бы в пруду своих тритонов ловил.
– Постойте, - говорю, - не ругайтесь! Сейчас, может, выйдем. Лагерь забором обнесён, так? Куда ни пойдём, обязательно в забор упрёмся, а там по забору на дорожку выйдем, что от ворот к палатам идёт.
– Хрустя!
– говорит Серёга.
– Иди ищи дорогу. А мы этому дураку будем сандалию искать.
Пока я был с ребятами, ещё ничего, не страшно было, а как отошёл от них, стало мне не по себе. Деревья где-то невидимые шумят, ветер воет, простыня на мне развевается, по ногам хлещет, ноги по траве скользят. В голову лезут всякие мысли про привидения. От этого у меня зубы начали стучать.
Но вышла луна и всё осветила. Вон палата наша белеет, а вон ребята идут, в простыни завёрнутые. Вот ведь что в темноте происходит: я думал, от ребят иду, а оказывается - к ним.
– Эй!
– кричу.
– Пугальщики! Вон наша палата!
Они почему-то сначала присели все трое, а потом кинулись бежать в разные стороны. Я, конечно, побежал за ними. Что они, с ума посходили? Догнал одного, схватил за простыню, она у него на шее завязана. Он упал - сипит, как чайник:
– Ма-а-а-а-ма…
Смотрю, а это Колька Осташевский! Это он, значит, как только мы ушли, других мальчишек подговорил привидениями нарядиться. Стал я ему вдалбливать, что я Хрусталёв, вдруг из кустов Федул вылетает.
– Привидения! Привидения!
– кричит. Нас увидел - совсем ополоумел.
“Ну, - думаю, - если вам так нравится друг от друга бегать - бегайте хоть всю ночь, я вам не помощник”. Свернул простыню и пошёл в палату. Теперь мне совсем не страшно, потому что светит луна и звёзды. Я люблю звёзды. Это, наверное, потому, что нас, когда шла война, по ночам не бомбили и можно было выйти погулять. Я спал днём, а ночью дышал свежим воздухом. И если днём просыпался, то всё спрашивал: “Есть звёзды?”