Белый шиповник. Сборник повестей
Шрифт:
– У нас уже есть злостные нарушители!
– гудел начальник лагеря.
– Ну-ка, пусть выйдут на всеобщее обозрение.
Он начал называть фамилии, и нарушители стали выходить из строя. Одни стояли опустив голову, другие, наоборот, улыбались и строили рожи.
– Хрусталёв!
Я шагнул вперёд. Всего неделю назад я точно так же стоял перед строем и умирал со стыда, а сейчас мне было совершенно не стыдно и даже смешно. На затылке у начальника лагеря торчал вихор, и ветер качал его, как травинку.
– Не было дня, когда бы
– Ходил на минные поля! Ежедневно бегает в деревню за четыре километра!
И вдруг раздались аплодисменты. Я оглянулся - Ирина-Мальвина, вся красная от волнения, хлопала в ладоши. А за ней начали хлопать и другие ребята. Один из нарушителей, рыжий и конопатый, начал раскланиваться и приседать, как балерина.
– Прекратите балаган!
– закричал начальник.
– В общем, это последнее предупреждение. Все указанные лица - кандидаты на исключение из лагеря.
– Боря!
– сказала Ирина после линейки.
– Ну ты хоть один денёчек не убегай! Ты слышишь, что говорят, тебя могут из лагеря исключить!
– Да пусть хоть что говорят! Меня ещё и не поймают!
– Ой, что ты! Поймают! Все мальчишки из старших отрядов дежурят. Вон по двое вдоль забора ходят.
– Что я, дурак, через забор лезть?
– Всё равно убежишь?
– Убегу! А что мне тут делать? С Липой головастиков ловить или в футбол гонять, чтобы Серёга мною командовал… А сегодня у Рыжки жеребёнок родиться должен.
– Ну, тогда я с тобой пойду, - решительно сказала Ирина. Я сначала хотел сказать, что, мол, только мне тебя не хватало. Но почему-то но сказал… Вообще, Ирина хорошая девчонка. Вот была бы она мальчишкой, так можно бы было с ней дружить.
– Ладно!
– сказал я.
– Только потом не жалуйся.
– Ты что!
– Глаза у неё и так-то большущие, а теперь вообще как два блюдца сделались.
– Патрули расставили, - засмеялся я.
– А мы с тобой пойдём через кухню.
– Да!
– сказала Ирина со страхом.
– Там немец!
– Да он какой-то ненастоящий. И зовут-то его Александр… Не бойся.
Мы бежали вприпрыжку. Миновали лес, перешли вброд речку - я вёл Ирину своим ежедневным маршрутом. Но на лугу, где у меня была протоптана тропинка в густой траве, мы вдруг увидели множество женщин.
Они шли широкой цепью, ритмично взмахивая косами, и трава ровными волнами ложилась позади них. Мне бросилось в глаза, что среди косарей не было ни одного мужчины, и я вспомнил слова дяди Толи: “Было в деревне девяносто три мужика, а с войны пришло двое: я да Коля одноногий”. И сейчас же я вспомнил Александра, и снова в душе моей поднялось недоброе чувство: это из-за него, из-за таких, как он, женщины должны заниматься мужским трудом, делать работу, которая им непосильна. Я смотрел в измученные суровые лица колхозниц, на их низко надвинутые белые платки, на потные худые спины в ситцевых кофточках, и мне было мучительно оттого, что я не могу им помочь.
Эти женщины напомнили мне мою маму: когда она по ночам низко наклоняется над учебниками, у неё такое же напряжённое суровое лицо.
Мальчишки, ровесники нашим ребятам из второго отряда, крякая и надсаживаясь, подавали вилами траву на возы. Ещё один мальчишка, закусив губу, носился на конных граблях, а девчонки, чуть больше Ирины, деловито сгребали сено в копны.
– Вот!
– сказала Ирина.
– Они работают, а мы в лагере прохлаждаемся!
– Берегись!
– прокричал мальчишка и пролетел мимо, звеня колёсами разбитых граблей.
– Пойдём быстрее, - потянула за рукав меня Ирина.
– Нехорошо стоять и смотреть, как люди работают. Прямо мне вот именно что совестно.
От конюшни раздавались звонкие удары. Дядя Толя, присел на корточки, набивал обод на колесо.
– Дядя Толя, - сказал я, - что вы делаете? Вам же нельзя!
– Я маленечко, маленечко, я осторожно, - задыхаясь, отвечал старик.
– Телега, вишь, без колёс стоит. Колёса развалились… А счас каждая телега на вес золота. Я счас, я маленечко.
Я помог ему катить колесо, вставил чеку, обильно намазал ось дёгтем, как показывал мне старик.
– Ну вот, ну вот… - приговаривал он, садясь на завалинку и дыша открытым, как у рыбы, ртом.
– Ну, слава богу, сделали… Теперь можно катить хоть до Москвы.
– Боря!
– прошептала Ирина мне на ухо (а я, признаться, забыл про неё).
– Где же жеребёночек?
– А! Жеребёнок-то? Народился! Народился!
– услыхал её шёпот старик.
– Подите - в последнем деннике с мамашей отдыхает.
Мы боязливо вошли в полумрак конюшни и прижали носы к щелям загородки. Рыжка звучно жевала сено, а в тёмном углу лежало какое-то существо.
– Вот он, - прошептала Ирина.
Комок вздрогнул и распрямился, как пружина. Вороной жеребёнок поднялся на тоненьких соломинках-ножках и начал тыкаться лобастой головкой в бок матери - искать вымя.
– Какой хорошенький!
– умилилась Ирина.
Рыжка насторожила уши и зло захрапела.
– Пойдём!
– сказал я.
– Не надо её волновать.
– Ага!
– согласилась Ирина.
– А то от волнения может молоко пропасть. Мама моя говорила, от волнения молоко пропадает. Только давай ещё посмотрим.
Мы ещё раз посмотрели на жеребёнка, который, причмокивая, тянул вымя и от удовольствия притоптывал копытцами.
– Ребятки!
– позвал нас дядя Толя.
Мы вышли из конюшни, жмурясь от солнца.
– Вы того!
– сказал старик.
– Поспешайте-ка в лагерь, а то там вас хватиться могут. И сегодня и завтра, аж до воскресенья не ходите. Сапёры будут в карьер мины и бомбы вывозить.
– Какие бомбы?
– Да неразорвавшиеся, которые разрядить не удалось. Их в карьер вывезут и там взорвут. Вас в лагере, наверное, каждый час пересчитывать будут, так что вы бегите, а то могут вас хватиться.