Берег тысячи зеркал
Шрифт:
— Ничего не выйдет и так, Кан Чжи Сан, — возражаю.
— Посмотрим, — загадочно парирует, а оттолкнувшись от косяка, кивает на стол, медленно приближаясь. — Остальное забери ты, пожалуйста. Мне нужно проследить за тем, чтобы Джеха не сжег сангепсаль и твой стейк. Останешься голодной…
Он останавливается рядом со мной, а я покрываюсь горячей испариной почти моментально. Приподнимаю лицо, чтобы заглянуть в глаза, и заставить начать, наконец, разговор, но так и не успеваю даже рта раскрыть. Вернее, я его открываю, как только в него жестко проталкивается горячий язык Сана, а его рука требовательно обхватывает горло. От такого напора, я натягиваюсь, как оголенный нерв, а из рта
— Чаги… *(Милая…)
Поднимает взгляд от губ, ведет глазами вдоль лица, а я не дышу. Не могу, потому что чувствую все точно так же, как в ночь, когда он впервые так меня назвал.
— Сан…
— Ш-ш-ш… — тихо останавливает, а отпустив, продолжает: — Миски на столе. Будь добра, отнеси, пожалуйста, во двор.
Он спокойно обходит меня, оставляя наедине с тем, что натворил. Миски? Серьезно? Миски, блин? Сжав губы в тонкую линию, я подхожу и к столу, хватаю чертовы миски, а повернувшись к двери, замираю. В проеме стоит Кан Мари, и смотрит на меня так, будто я инопланетянка, решившая захватить планету.
Женщина настолько аккуратно входит и кивает на миски, словно ждет, что я покрою ее матом. Мысль хорошая, но в чем она виновата? Быстро взяв себя в руки, я показываю, что мне нужно тоже во двор. Женщина улыбается, и кажется, успокаивается. Это радует, и позволяет надеяться, что я не стану причиной культурного шока этих милых корейцев.
Хотя рано радовалась. Спустя час, я сижу в окружении этих людей, опять, как не в своей тарелке. Мы расположились прямо во дворе, сидим за низким столиком, буквально на подушках. Удобным это можно назвать с натяжкой. Постепенно, как бы я не села, ноги нещадно затекают. В таком положении, не радует даже то, как красиво выглядит гирлянда, в виде крупных лампочек обычного цвета. Она накинута на два дерева, под которыми и стоит широкий то ли топчан, то ли стол на столе. Не знаю, как правильно назвать такую конструкцию. Вижу подобное впервые. В довершение, я никогда не наблюдала картины того, как мясо жарят на электрических плитках на столе.
Стараясь помалкивать, лишь изредка отвечаю на вежливость Хи. Женщина почему-то села аккурат между мной и Саном. Она намеренно усадила его во главе стола? Подобное, как ни странно, не вызывает глупых мыслей о том, что она так поступила из-за меня. Наоборот, я чувствую некую благодарность за то, что мне не приходится соприкасаться с ним, после того, что Сан вытворил в гостиной.
Может она видела?
Мимолетная догадка пронзает так явно, что я едва проглатываю кусок стейка. Внезапно на мою тарелку опускается несколько кусочков жареной свинины и отваренные стручки фасоли. Ханна продолжает накладывать еду, а я торопею. В горле образовывается комок, а взгляд цепляется за темный и острый прищур Сана. Он жует мясо, следя за этой картиной, а когда Ханну удовлетворяет вместимость моей тарелки, Сан прищуривается и говорит:
— Теперь, ты обязана съесть все.
— Я и не возражала, — отвечаю, слегка обиженно, а следом ласково улыбаюсь Ханне.
— Но ничего не съела, как в обед, так и сейчас, — подхватывает Хи. — Это не хорошо. В твоем возрасте важно полноценно питаться.
— Как и не выпила ни капли, — в разговор внезапно вмешивается Джеха, и все умолкают.
Я осматриваю заинтересованные взгляды окружающих, не понимая в чем проблема. Зачем мне пить, если я не хочу? Сан замечает это, и отрывисто произносит на корейском нечто, что немедленно ставит точку. Женщины понимающе кивают, а Джеха прищуривается.
— Что. Что ты сказал, Сан? — переспрашиваю, пытаясь скрыть явный интерес.
— Сказал, что запретил тебе пить. Мне действительно не нравятся женщины, которые употребляют алкоголь.
Его друг Ки Шин издает смешок, но тут же умолкает под взглядом жены. Ничего себе дрессировка. А я вот, не могу найти даже слов для ответа на подобную наглость. Внутри просыпается ребяческий азарт, давно позабытое чувство флирта "кто кого". Уверенно взяв рюмку с соджу, я выпиваю, а схватив кое-как палочками кусок мяса, отправляю его в рот, с таким видом, будто мне плевать на весь мир. Спиртное? Вот этот компот? Запретил? Да я спятила. С ума сошла. Но дышу свободно, чувствую себя легко, и мне это нравится. Так сильно и до того нравится, что я решаюсь забыть о завтра, и не думать о вчера.
— Тэба-а-а. *(Офигеть) Ты даже не скривилась, — видимо мой поступок впечатляет только Джеха, потому что Сан и остальные просто замирают.
— А должна? Для меня это спиртное все равно, что компот, майор Пак. Вы водку, когда то пробовали? Боюсь, нет, если считаете, что я должна скривиться от рюмки слабоалкоголки.
Воцаряется полная тишина. Даже дети не издают ни звука, чувствуя напряжение. Господи, ну молчала же? Зачем вообще что либо говорить надо было? Кажется, меня поняли совершенно неправильно. Стушевавшись, я поджимаю губы, и опускаю взгляд, не зная, как вести себя дальше. Как же сложно.
Хи первой нарушает тишину. Она кладет свои палочки на стол, медленно тянется к бутылке с соджу и произносит сперва что-то на корейском. Женщины одобрительно улыбаются, а я хмурюсь. Ведь она наполняет спиртным не свою рюмку, а мою.
— Я сказала им, что женщина, которая умеет пить — находка для любого корейца, который пить не умеет. Не так ли, сынок? — она внезапно бросает взгляд на Сана.
Он замирает, и едва не давится мясом. Ударив себя по груди, Сан как мальчишка, кивает, а встретив мой взгляд, уже не отводит в сторону. Смотрит, и это плохо. Ужасно, потому что теперь это видят все. Замечают то, что происходит между нами, и тактично отводят глаза в сторону.
Мне бы тоже отвести глаза. Не смотреть на то, как он меняется в кругу семьи, как нежно смотрит на дочь, вежливо отвечает Хи, перекидывается словами с друзьями. Здесь и сейчас, Сан другой. Он не солдат, не летчик, и не охранник. Он обычный мужчина, в простой рубашке и джинсах, а кругу семьи и друзей.
В Париже он казался загадкой, цепляющей тайной, которую не хотелось рассказывать никому, чтобы не исчезло ее очарование. Там он был холодным, уверенным в себе и далеким. Сейчас он так же далеко, но в то же время настолько близко, что от этого страшно.
Могу ли я уснуть, когда лежу на одеялах, но давит не духота, а совершенно другое чувство? Нет. Не могу, пока он рядом. Нас разделяет несколько стен. Я попала в его дом, когда не надеялась увидеть и вовсе. Я сбежала. Намеренно поступила так, потому что знаю цену жажде того, что принадлежит небу. Если что-то случится и с этим мужчиной, если история повторится снова, — в этот раз я не смогу прийти в себя. Лена права. Любовь меня поглощает.
Поднявшись, я поправляю легкую белую майку, и встаю у окна. Хватаюсь за его край и тяну раму вверх. Душно. Прохладный соленый воздух врывается в комнату, бьет прямо по мне, остужает кожу и проветривает мысли. Нужно уходить. Я помогла ему, но то, что происходит сейчас — неправильно. Мне здесь не место. Я снова чувствую, что начинается что-то, чему я не хозяйка. Что-то, что происходит самовольно, и остановить его можно только тем, как я поступила в Париже — уйти. Снова сбежать, не оставив и слова на прощание.