Бета-самец
Шрифт:
«Сусанин завел в дыру», — хмыкнул он, оценив приключившийся каламбур, и нырнул вправо, в пустой кармашек парковки.
В «Дыре» было громко и дергано. Компании кислотных юношей и девушек, прибившиеся к ним, еще не достаточно кислотные, товарищи — скованные, неосвоившиеся. Ровесник Топилина затих в дальнем углу в волнах сигаретного дыма. Как мурена в засаде: мягкотелый, но сразу видно — хищный. «Не помешаю?» — мысленно обратился Топилин к мурене.
Музыка наглая. Лезет нахрапом, будто лапает.
Уловил в пульсирующем
Три подряд виски под сигаретку — и по телу поползло щекочущее тепло.
Маечка, далеко не уходи! Еще немного.
— Налей-ка. Односолодового.
— У меня односолодовый закончился. Нужно в кладовку сходить. Подождете?
— Ну нет. Лей, какой есть.
— Вы мне назовите какой, я налью.
— Тьфу ты! Ну, «Джим Бим» давай.
— Ваш «Джим Бим», сто граммов.
Проще, Саша, проще. И не верти же ты носом: простота — не удел простаков. В простоте зоркость нужна. Чтобы не вляпаться. А интеллигентские мессы своей маменьки оставь ее интеллигентским катакомбам. Это не про то, как выжить, это про то, как умирать. Правильно и красиво. Любя невозможное. Блюдя осанку и биографию.
Напротив — уже порядком поднабравшаяся Катя в занятной маечке: на майке кот, на каждой сиське по глазу. Катя наклоняется к столу — глаза прищуриваются. Опускает плечо — кот подмигивает. Откидывается на спинку стула — выпучивает глаза так, что, кажется, вот-вот вылезут из орбит.
— Катя, ты любишь котов?
— Обожаю.
Делает вид, что не улавливает ход его мыслей. Выпрямляет спину, смотрит в сторону, давая ему возможность наиграться с котом в гляделки.
— У меня дома ангорский. И они не лезут, кстати. Нет, лезут. Но пылесосом прошлась, и чисто. Я ангорских люблю. И персов еще. А у тебя есть? Какой?
— А у меня нету. Никакого.
Опьянеть не получилось. Сначала показалось, всё идет как надо. Вроде бы разобрало. Но теперь — чем больше пьет, тем дальше от хмеля. Глупо. Да и кот на самом деле — не радует.
— Ты учишься, Катя?
— Уже отучилась. На мерчендайзера.
Катя при теле. Пожалуй, даже с некоторым перебором. Наверняка быстро вспотеет, будет источать тот сладковатый сдобный запах, свойственный свеженьким пышкам, который каждый раз сбивает Топилина с сексуальных позывов на гастрономические. Бывает, везешь в гостиницу — порох. Перед таксистом неловко. Заведешь в номер — нимфа, только успевай. А в постели вдохнешь поглубже: булочка, сытная булочка… чего бы такого сжевать?
— Я вообще-то сестру жду. Задерживается что-то.
— Как сестру зовут?
— Роня.
— Что? Это кто? — удивился Топилин. — Роберта, ро-о-о… Рояна? Рамаяна? Арина?
— Да не. Ну, по паспорту Оля. Но она так не любит.
— Ааа… И где же Роня?
— Приколись! — Катя будто все это время ждала этого вопроса. — В пробке стоит.
— С цветами?
— Жесть! Полмоста в гвоздиках. Может, поехали, глянем? А? По приколу.
Не поехал. Катя немного поуговаривала и пустилась в подробный рассказ о том, как в прошлые выходные потеряла мобильник в маршрутке, но потом нашла.
«Хорошо, что болтливая, — мимоходом отметил Топилин. — Слова сейчас не помешают. Особенно такие. Вот какие-нибудь такие в самый раз».
И Катя — в самый раз. В часы мимолетных депрессий, следуя классическому рецепту, Топилин предпочитал сисястых, которые глупей. Они тонизировали и примиряли с окружающей средой. В то время как глупые без сисек обостряли ощущение бессмысленности.
— А еще я в последнее время стала замечать, что цифры забываю. Это вообще засада. Например, к подружке потусить пришла, а номер квартиры забыла. Капец. То ли 22, то ли 33. Наугад набираю, они, козлы, меня не впускают. Ваще! Потом на работе забыла номер ряда, в который бакалею выкладывают. Потом день рождения сестры. Не этой, а другой, двоюродной. Пятого мая или седьмого?
Из Катиных цифр в голове соткался и раскосматился буйной бородой математик Перельман, который сначала доказал неведомо что, а потом учудил неведомо что.
— Катерина, — переходя вдруг на «вы», перебил Топилин очередной монолог о забытых цифрах. — А давайте-ка выпьем за Перельмана.
— За кого?
— За Перельмана. Который математик.
— О! Я один анекдот знаю про математика. Короче, встречаются две подруги. Одна такая: «Как твой парень? Все еще занимается математикой?» Другая: «Не хочу больше слышать об этом мерзавце. Вчера позвонила ему, а он сказал, что приехать не может, потому что трахается с тремя неизвестными».
Пить за Перельмана расхотелось.
— Так что за Перельман? — спросила Катя, отсмеявшись.
— Сотрудник мой. У него вчера день рождения был.
— Ты что, математик?
— Почти. Инвестор.
Задумавшись над услышанным, Катя пожала плечом, отчего кот на ее майке удивленно шевельнул бровью.
Выпили.
— Так вылетит что-нибудь, и хоть ты лопни, — сказала Катя, ставя фужер на стол и облизывая губы. — В последний раз, прикинь, забыла пароль на пластике. И бумажку, где записывала, потеряла. Не могу вспомнить, и все. Неделю мучилась.
И Топилин вспомнил про Милу. И про полный багажник еды, купленной позавчера.
— Почапала я в банк, что делать. Вышла на остановке — и вспомнила. Вот, блин, как будто на стене передо мной циферки написались: девяносто восемь… — она осеклась и огляделась. — Короче, вспомнила.
Скоро Катя отправилась в туалет, Топилин расплатился и вышел из бара.
Было начало первого, но казалось — глубокая ночь. Тишина, машин не слышно.
«Ничего, — решил Топилин. — Разбужу, извинюсь».