Бездельник
Шрифт:
– А какая станция-то?
– Эм... Ре... Белореченская.
– А, дак она - крупная, узловая. Ты мальца ошибся...
– А, ну... это... я так и подумал...
– заоправдывался Дима.
– ...тут тоже есть куда поехать. Не такая глушь, как у вас, конечно, но тоже ничего. Можно ко мне на дачу смотаться - там заповедник есть, его пока еще не облагородили, ходить можно. Если что - баньку тебе сделаю. Не такую, наверное, как ваши, но и не совсем печальную... Давай?
– Ну как-нить можно... Слушай.
– он вдруг окончательно стал серьезным.
– Ты же стихи пишешь, кажется?
– Ну вроде как...
– Во, зацени, я тоже теперь поэт:
Камень
Белочка писает в речку.
Всех я вас, суки, люблю,
Когда чищу ружье на печке.
Его ствол - как тоннель, где свет,
А баёк - как звонарь, все долбящий в вечность.
Жму на курок - соловей все поёт.
Херово почистил - осечка...
И грустно так смеется.
А я ухожу, через пролесок и дачи попадаю в Ветлужанку, откуда бреду в тишине и пустоте домой, стараясь не стучать зубами от холода.
И луна освещает дорогу снегом.
***
Но в итоге опять попадаю к Нимирову, где застаю Артура в одних трусах пытающимся побрить себе голову очевидно тупым лезвием. Наполовину ему уже удалось - голый череп цветет порезами, а кровь, стекая по спине и шее, капает на пол.
– Эй! Может, пора тормозить?!
– ору, едва войдя.
– Тихо, дети, все уедем!
– Где пена-то?
– Я мылом!
– А где Андрей? Он мне звонил.
– Щас придет.
Минут через пятнадцать самоистязание заканчивается. Артур сидит на матраце с перемотанной туалетной бумагой головой и улыбается.
– Нимиров на работу устроился.
– говорит.
– Ого. Куда?
– На какой-то там завод сухариков в Емельяново. Фасовщиком.
– А добирается как?
– На служебном автике. Скоро гастрит себе заработает на сухарях.
– Гастрит он себе заработает на соевом мясе. А до этого - язву.
Артур смеется.
– Гречку будешь, кстати?
– Не, я чай пил недавно, спасибо.
– А я - буду.
– и, взяв огромную кастрюлю, ест прямо из нее.
– Мы че-то всю посуду побили.
– Ну-ну.
– улыбаюсь.
– Я одно время - год назад - жил на Взлетке - где рынок. Там одна моя одногруппница квартиру свою продавала, ну я в ней и тусовался с месяц - по старой дружбе, пока ее батя, пиздюлей отвесив, меня не выгнал...
– Пиздюлей - в смысле прямо физически?
– Нет, блядь, платонически. Он мне говорит: пошел вон, мол, на работу устройся, мразота, о родителях подумай. А я ему, типа: "Признаться, право, было б жаль мне опечалить их..." А он такой: "Че?!" А я - от скуки: "В очё". Я думал, он мне нос сломал, но нет.
– Дичь. Что ты, что он.
– Да пошел он на хер. Перебзделся, поди - подумал, что я к его драгоценной дочурке катаю, да вот только я ее за все время, пока квартировался - раза четыре от силы видел - когда она с риэлтором и покупателями приходила. Там была во всех смыслах безвозмездная благотворительность.
– Везет дуракам и пьяницам.
– Не говори. Так вот. Спустился я там однажды в супермаркет, часов в девять вечера. Шатаюсь, думаю, че бы подмутить. Смотрю потом - в отделе, где салаты всякие - бичик такой невзрачный шастает у прилавка - не вонючий особо, не отбитый, но даже среди своих показался бы невзрачным. С косящим глазом такой, в пухане с дырками, заклеенными скотчем. Потасканный Башмачкин. И вот он глядел, глядел, а потом говорит: "Мне, - грит, - гречки, пожалуйста..." Раздатчица его спрашивает: "Вам одну подложку?" А он не вкупляет ваще - че за "подложка", только показывает в сторону сосисок и гычи, в которой они плавают и такой: "Мне бы подливы еще..." Раздатчица очки вылупила в ужасе: "Это же вода просто!" И положила вместо нее желатина пустого из холодца. И разогрела. Я к кассе в это время уже ушел. Смотрю, он че-то в углу жмется, думаю - щелкнуть что ли чего хочет? Оказалось - мелочь свою считает. Раз на десять, наверное, пересчитал. И все набрать сколько надо не может. А у другой кассы тетка стоит, лет шестидесяти. Он ей: "У вас трех рублей не будет, не добавите, пожалуйста?" А она, сука зажратая, брезгливо так, через губу: "Ай! Мне тоже тяжело, на пенсию тоже одну живу!" И я как психану, ору ей, как дебил, через весь магаз, что, блядь, уважаемая, вы щас жопой на диван тепленький упадете сериальчик по "России" смотреть, а он на холод пойдет со своей жалкой кашей - искать, где бы заночевать. Так она на меня ТАК посмотрела, будто я ее сберкнижку изнасиловал. Пиздец. Животное, блядь, тупорылое. А я дал Акакичу три рубля и пошел - я не говорю, что я охренеть какой исключительный, но разве тяжело?.. Короче, теперь когда гречку ем, всегда того мужичка бородатого вспоминаю...
Тут открывается дверь, и заходят Нимиров и его Кира, раскрасневшаяся с мороза. Здороваемся.
– Трудоустроился.
– улыбается Андрей.
– Да мне сообщили уже.
– улыбаюсь в ответ.
– А я знаешь, где работаю?!
– возбудилась Кира.
– Где?
– спрашиваю, удивившись, что она вообще ко мне обращается.
– Администратором в борделе! Охренеть!
– и радуется, как ненормальная, а у меня глаза на лоб лезут.
– Шлюхи - такие забавные люди, ты бы видел!..
– Как Абакан?
– спрашиваю.
– Нормас! "АЯН" пьянит!
– Соло.
– Нимиров.
– Сика.
– Артур.
– Ты там что делала-то?
– К родителям ездила, что еще. О! Прикиньте, там около их дома церковь всю жизнь недостроенная стояла. Мы в ней все детство тусовались и в школе потом. Чекешевский там... сечка... хи-хи... Так вот, они пару лет назад по супермаркетам понаставили коробок, типа "помогите достроить". "Они" - это, в смысле, попы. Ну или как там их. И я даже иногда, когда приезжала, по чиробасу донатила... И вот приезжаю в этот раз, а ее уже обшивают! И тут я поняла, что я - МЕЦЕНАТ!
– и ржать.
– Андрей, ты чего звонил-то?
– очухиваюсь.
Он резко улыбается и, достав из внутреннего кармана до сих пор не снятого пуховика косарь, протягивает его мне.
– Должен.
– Ты смеешься что ли? Это лет семь назад было. Я не бог - прощаю.
– Правильно! Обиды провоцируют рак!
– орет Кира.
– Вклад, если?..
– и тут у него звонит телефон, он сразу переключается на него.
– Да... привет... Здесь... С Кирой, Артуром, Ганьшиным... ну - Ганьшин... Андрей... ладно, не важно...
– тут он резко сжимает кулак с купюрой и убирает ее в карман.
– Ап?.. Сколько?.. Давай под камнем, как обычно... Понял!.."
– Ну, я пойду тогда?
– говорю.
– С тобой пройдусь.
– Артур.
Одеваемся, прощаюсь, выходим. Иссеченный лыжней стадион все так же молчит, окруженный шевелением спин берез и пристальными глазами осин. Мы шагаем по умеренно освещенной Ленинградской мимо МЧС к баракам и, свернув к ним - дальше, - в сторону "Юннатов". Вскоре нас окликают какие-то типы. "Все, - думаю, - началось - бред, нелепица, бесполезность".
– Дарова, пацаны.
– включает положительного один.