Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом
Шрифт:
Когда Джилл пришла в театр к четырем часам, удар еще не обрушился. Никаких шагов к устранению тринадцатой хористки, чье присутствие в труппе смущало суеверного продюсера, предпринято не было. Однако дурные предчувствия не оставляли девушек. «Вот увидите!» стало мрачным рефреном музыкального ансамбля «Розы».
Репетиция прошла без особых происшествий, и в шесть часов Джилл с Ангелочком и еще двумя-тремя подружками отправились наскоро перекусить перед вечерним спектаклем. Обед прошел безрадостно: испытания прошлой ночи еще давали о себе
Едва войдя в гримерную, они поняли, что удар грянул. Растеряв в потоке слез всю свою надменность и светские манеры, несчастная Герцогиня сжалась в уголке на стуле, а рядом сгрудились сочувствующие, не зная, чем ее утешить, кроме как погладить по плечу и предложить свежий носовой платок.
– Как это жестоко, милочка! – воскликнула одна.
Другая высказала мнение, что это зверство. Третья – что дальше просто некуда. Четвертая, не придумав ничего другого, от всей души посоветовала жертве не расстраиваться.
История катастрофы была коротка и незамысловата. Герцогиня вальяжно вплыла в театр через служебный вход и заглянула в почтовый ящик, нет ли там телеграммы по случаю премьеры от Катберта, влюбленного торговца машинами. Телеграмму он прислал, но все добрые пожелания развеяло в пух и прах другое письмо, в котором менеджер сухо и деловито уведомлял, что услуги Герцогини ни сегодня вечером, ни в дальнейшем театру не потребуются.
Бурю негодования в ансамбле вызвало главным образом коварство нанесенного удара, хитроумно и подло выбранное для него время.
– Бедняжка Мэй! Успей она сыграть сегодня в премьере, получила бы выходное пособие, а так ей ничего не положено, потому что только репетировала.
Герцогиня разразилась новым потоком слез.
– Не расстраивайся, дорогая! – вновь посоветовала подружка, которой впору было утешать многострадального Иова в компании с равнодушным Вилдадом Савхеянином.
– Как жестоко! – повторила та, что избрала эту форму утешения.
– Просто зверство! – прибегла к излюбленному определению другая.
Еще одна вдохновенно сообщила, что дальше некуда. Герцогиня между тем рыдала в отчаянии. Ангажемент был ей нужен до крайности. Жалованье хористки не поражает воображение, но все же позволяет скопить кое-что, выступая в Нью-Йорке, особенно если поработала три года у модистки и умеешь шить для себя, как Герцогиня, которая неизменно выглядела так, будто одевается на Пятой авеню.
Она так надеялась, что теперь, когда эту нелепую пьесу перекроит человек, знающий свое дело, мюзикл долго не сойдет со сцены, и удастся отложить некоторую сумму, столь важную для начала семейной жизни. Несмотря на всю преданность, Катберт еще года полтора не по сможет один обеспечить финансовую сторону, а значит, свадьба опять откладывается. Вот почему Герцогиня,
Одна лишь Джилл не проронила ни словечка утешения, и не потому, что не жалела Герцогиню. Она в жизни никого так не жалела. Столь внезапное падение с высот высокомерия глубоко ранило ее чувствительное сердце, но ей претило повторять банальности остальных. Что толку в словах, думала она, стискивая зубы и обжигая гневным взглядом отсутствующих менеджеров, которые сейчас, должно быть, насыщались яствами в ресторанах. Ее душа требовала действия.
Порывистая натура Джилл взяла верх. Она пришла в ярость, точно как в Лондоне, когда бросилась на защиту попугая Билла. Подорванный ночной репетицией боевой дух воспрянул в полной мере.
– Что же вы собираетесь делать? – воскликнула она. – Неужто стерпите?
Участницы ансамбля «Американской розы» неуверенно переглянулись. Делать? Им такое и в голову не приходило. Подобные неприятности случаются, и это очень печально… но делать? Да что тут, собственно, поделаешь?
Джилл побледнела, глаза ее сверкали. Она выделялась в стайке хористок, словно маленький Наполеон. Перемена была разительной – прежде новенькая казалась редкой тихоней. Держалась скромно и ненавязчиво, была всегда приветлива и всем нравилась. Никто не подозревал, что в ней таится такая воинственность.
В гримерке повисла тишина, но вопрос Джилл всколыхнул девушек. Подброшенная идея начала пускать корни. Что-то сделать… а почему бы и нет!
– Пока ей не позволят играть, не выйдем на сцену! – провозгласила Джилл.
Теперь волна энтузиазма охватила всех – он вообще заразителен, а каждая девушка в душе бунтарка. Идея поражала воображение. Всем скопом отказаться играть в вечер премьеры! Слыханное ли дело, чтобы хористки учинили такое? Они войдут в историю!
– Забастовка? – спросил кто-то с трепетом.
– Да! – выкрикнула Джилл. – Забастовка!
– Ура, жабаштовка! – подхватила Ангелочек, мигом перевесив чашу весов. Ее неоспоримый авторитет убедил сомневающихся. – Баштуем!
– Бастуем! Бастуем! – поддержали голоса.
Джилл повернулась к Герцогине, разинувшей рот. Плакать та перестала, в глазах застыло недоумение.
– Одевайся и готовься к выходу! – скомандовала Джилл. – Мы все тоже оденемся и будем готовы. Тогда я пойду, разыщу Гобла и объявлю ему о нашем решении. Если не уступит, останемся в гримерке и премьера не состоится!
Сбив шляпу на затылок, Гобл с незажженной сигарой во рту наблюдал за установкой декораций к первому акту. Стоя спиной к противопожарному занавесу, он брезгливо разглядывал синий холст, изображавший живописное летнее небо, каким любуются на курортах Лонг-Айленда. Джилл спустилась по лестнице из гримерки и встала перед продюсером.
– Эй, куда? – рявкнул Гобл с обычной своей бесцеремонностью и прибавил для убедительности сочное проклятие.
– Будьте добры, отойдите в сторонку, – перевел ассистент режиссера. – Мистер Гобл смотрит декорации.