Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий
Шрифт:
«Однако непомерное честолюбие, с годами превратившееся в нечто болезненное, сжигало Павлову… В частной жизни Павлова была тяжелым человеком… Смена настроений, притом как будто беспричинная, приводила даже близких людей Павловой в недоумение». (Семашко, 1999, с. 342–343.)
«В течение некоторого ^времени она хранила в секрете брак со своим менеджером Виктором Дандре, детей не имела; свои материнские инстинкты направила на Дом для беженцев российских сирот, который она основала в Париже в 1920. Павлова любила птиц и животных, и ее дом в Лондоне, Дом Плюща, Hampstead, был известен своим декоративным озером с лебедями, около которых она любила фотографироваться, вспоминая свой наиболее известный сольный номер “Умирающий Лебедь”, который балетмейстер Михаил Фокин создал для нее в 1905 году». (CD Britannica 2000.)
«Артист должен знать все о любви и научиться жить без нее». (А. Павлова)
Мы в очередной раз встречаем очень типичную для артиста истерическую структуру личности, в которой на первое место выступали аффективные нарушения (лабильность эмоций, быстрая смена настроений, склонность к бурным аффективным реакциям). В интеллектуальной сфере Анны Павловой преобладала «эмоциональная логика».
ПАГАНИНИ (Paganini) НИККОЛО (1782–1840), итальянский скрипач и композитор. Один из основоположников музыкального романтизма. Первый применил в концертной практике игру наизусть.
«…Детство провел тяжелое и безотрадное под влиянием сурового отца, сумевшего сделать из обучения скрипичной игре почти пытку для ребенка…» (Энгель Ю.Д., ЭС Гранат, т. 31, с. 18.)
«Был одержим нервными припадками; как сообщает Моро, он страдал каталепсией287 в возрасте 4-х лет; с 7 лет явились конвульсии, которые чаще с тех пор повторялись». (О. Фейс, 1911. с. 55.)
«Азартный игрок. Страдал эпилепсией». (Nisbet, 1891, с. 172.)
«Дневник врача, пользовавшего Паганини, содержит нечто среднее между воспоминаниями о великом музыканте и историей болезни. Хотя автор дневника и не считал своего пациента страдающим чем-то особенным, его описание во многом совпадает с перечислением симптомов болезни Марфана288, которое теперь можно найти в терапевтическом справочнике». (Силкин, 1979, с. 75.)
«Его пальцы были тонкие и гибкие (на левой руке длиннее, чем на правой), тело будто из резины, легко приспосабливалось к нужному положению… Уже в пять годов заметили, что колокола Генуи вводили его будто в летаргию — он цепенел, орган заставлял рыдать, старинная песня эти слезы сушила вмиг, и ему подарили тогда скрипку, так ладно пришедшуюся к рукам, словно он с нею увидел свет. То был очень капризный и раздражительный мальчик. Из-за собственной ли патологической музыкальности (весь мир он разделял на бемоли)… из-за телесной ли болезненности (спазмы, судороги, горловые припадки, сведшие его потом в могилу) — бог весть. В дни своих концертов виртуоз просыпался поздно, был нервен и долго сидел на кровати, ничего не делая, лишь каждую минуту нюхал табак: это служило верным признаком внутренней работы… Его каталептические припадки, его нестерпимые горловые спазмы и боли доводили измученное тело до полного измождения; “Желать себе я мог бы смерти, но и желание угасло…” В 1837 году он уже полностью потерял голос, пользовался для общения записками». (Басманов, 1982, с. 22.)
«Его исполнение вызывало удивление современников, многие из которых полагали, что его необыкновенная игра не могла происходить без помощи дьявола. Он мог исполнять сложные произведения, производя впечатление, что играет несколько скрипок, а также иг: рать, используя только одну из четырех струп (зачастую намеренно приводил их в такое состояние, чтобы они рвались во время игры; этот факт подчеркивает, как умело мог Паганини производить зрелищные эффекты)». (CD Епс. Encarta. 98.)
«Последние годы своей жизни Паганини страдал от мучительной нервной и легочной болезни, заставлявшей его перекочевывать с места на место… По натуре своей Паганини был вполне замкнувшийся в себе художник, болезненнонервный, неприветливый, мрачный». (Энгель Ю.Д., ЭС Гранат, т. 31, с. 19.)
«Эпилепсия». (Gelineau, 1900, с. 555.)
Никколо Паганини — один из тех случаев, к которому в полной мере применимо высказывание: «Анатомия — это судьба». Сотни тысяч мальчишек «пилят» струны своих скрипок под суровыми взглядами родителей, но второго Паганини что-то больше не появляется И этому есть вполне научное объяснение. Паганини страдал болезнью Марфана, которая встречается в среднем 1 раз на 50 000 человек. Она характеризуется, помимо уже упомянутых признаков, избыточной продукцией адреналина, гормона, повышающего физическую и психическую активность. Именно это обстоятельство, по мнению ряда ученых, и обусловливает сравнительно высокое число знаменитых людей среди лиц, страдающих этим редким заболеванием (Г.Х. Андерсен, Авраам Линкольн, Шарль де Голль и др.). Можно предположить, что только уникальное сочетание анатомического (длинные пальцы), физиологического (гиперадреналиновый стимул) и психопатологического (специфическое расстройство личности) факторов способствовало появлению гениального музыканта.
ПАРАДЖАНОВ СЕРГЕЙ ИОСИФОВИЧ (1924–1990), советский кинорежиссер, народный артист Украинской и Армянской ССР (1990).
«Аллен Гинзберг289 — идол масс-медиа, гуру, родоначальник и вождь бит-ничества, прилетев в Тбилиси, мечтал познакомиться с Параджановым. Сергеи встретил его в черном парике с перьями, увешанный цепями. А чтобы поэт не чувствовал себя обделенным, его тут же облачили в нечто парчовое, воткнули розу и усадили якобы на трон. Для полноты картины кликнули дьякона Георгия, благо он жил по соседству. Тот явился в церковном облачении, что не помешало Параджанову водрузить ему на голову еще и подушку. Кворум был. И потекла неторопливая беседа с. > он рассказывает о себе такие байки, такие небылицы, так все поворачивает, что у слушателей замирает душа и глаза вылезают на лоб… Он сплошь и рядом ложно на себя доносит, громко рассказывая всевозможные страсти — несуществующие и жуткие… И лагеря, и тюрьма — результат его самооговора и следствие его неуемной фантазии. Когда меня спросили, что Параджанов делает в Тбилиси, я ответил: “Лжесвидетельствует окружающим на самого себя”…Ведь писала же Белла Ахмадулина: “Нет, наверное, ни одной статьи Уголовного кодекса, по которой он сам себя не оговорил”… Все его начинания срываются…. Одни расплескиваются в рассказах, другие закрываются по несуразным причинам, третьи — из-за необычности замысла, четвертые перечеркиваются тюрьмой… У него был “пунктик”, что вокруг все знаменитые люди в него влюблены и жаждут с ним близости. И мужчины и женщины <…> Давал интервью датской газете, что его благосклонности добивались 25 членов ЦК КПСС! Что и было напечатано…» (Катанян, 1997, с 221, 225, 229, 231.) [Октябрь 1981 г. На генеральной репетиции спектакля о Высоцком] «Очень точно разобрав спектакль и толково кое-что посоветовав, он, конечно, не удержался: “Юрий Петрович, я вижу, вы глотаете таблетки, не надо расстраиваться. Если вам придется покинуть театр, то вы проживете и так. Вот я столько лет не работаю, и ничего — не помираю. Папа Римский мне посылает алмазы, я их продаю и на эти деньги живу! ” Никто не улыбнулся, все приняли это за чистую монету и проводили аплодисментами… И вскоре разразилось — как гром среди ясного неба была для всех нас заметка в “Юмани-те”: “По сообщению агентства Франс-Пресс, советский режиссер Сергей Параджанов 11 февраля 1982 года арестован в Тбилиси за спекуляцию. Постановщик “Саят-Новы” однажды уже отбывал наказание с 1973 по 1977 год” <…> Толчком к аресту послужило злополучное выступление в театре на Таганке, и что изолировать его решила Москва». (Там же, с. 249–250.)
[Февраль 1988 г.] «В Роттердаме чествовали двадцать лучших кинорежиссеров мира. От СССР в лучшие попали Сергей Параджанов и Отар Иоселиани, что не помешало Сереже в первый же день затеять с ним драку в вестибюле роскошного “Хилтона”, попутно разбив витрину. По возвращении мы не могли от него добиться, что было в Роттердаме. Он был перевозбужден и перескакивал с одного на другое. Судя же по привезенным газетам, он произвел фурор… В одном интервью он заявил, что просидел в тюрьме… пятнадцать лет! — “Тебе мало твоих, в общей сложности, пяти-шести лет? Откуда ты взял столько?” — “Откуда надо, оттуда и взял!”… Всю жизнь Сережа делал что-нибудь безумное, странное или пагубное — лишь бы это был его собственный выбор. Я говорю не о творчестве, а о его житейских поступках. Подобно персонажам Достоевского, которого он, правда, не читал, Сергей стремился доказать себе, а главным образом окружающим, что он не обыкновенный человек, подчиняющийся неизвестно кем выдуманным нравственным законам, а личность, способная создать свои собственные законы и жить по ним». (Там же, с. 270–271.)
Знакомство с яркой, переполненной неожиданными поворотами судьбы биографией Сергея Параджанова сразу заставляет вспомнить клинику истерической психопатии. Для нее характерны как раз те черты, которые и составляли суть натуры Параджанова: позерство, театральность, стремление во что бы то ни стало обратить на себя внимание. эгоцентричность и эксцентричность, склонность к фантазированию и псевдологии. Психопат не умеет учиться на своем опыте, поэтому он строит свое поведение, которое рассматривалось в случае Параджанова как антиобщественное, нерасчетливо и почти всегда снова попадает «с поличным». Только благодаря удачному стечению обстоятельств режиссеру удалось не попасть в тюрьму вторично. Важно только заметить, что практически все эти клинические характеристики сыграли решающую роль в становлении режиссерских успехов Параджанова. Его режиссерское видение характеризовалось яркостью и экспрессивностью, богатством изобразительной фантазии, свободным использованием различных национально-этнических традиций.
ПАРАЦЕЛЬС (Paracelsus) (псевд.; наст, имя и фам. Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм) (1493–1541), прославленный врач эпохи Возрождения, натурфилософ, «первый профессор химии от сотворения мира» (А.Герцен). По происхождению швейцарец.
«Был ли Парацельс оскоплен в детстве в результате несчастного случая или пьяным солдатом, как гласит предание, или не был — это доподлинно неизвестно. Известно, однако, что на его лице не росла борода, и череп, сохранившийся до наших дней, по форме больше напоминает женский, чем мужской. Его всегда рисуют безбородым». (Гартман, 2001, с. 26–27.)