Беззвёздная дорога
Шрифт:
— Я сам могу, — сказал он.
— Ну хорошо, — ответил Фингон. — Хорошо. — Он снова ждал, на этот раз дольше. Он не смотрел на Маэдроса, который так отчаянно не хотел, чтобы его видели в этом состоянии. Он смотрел вперёд, где было видно иссохшее дерево, которое будто сломанной рукой тянулось на краю пропасти там, вдали. Теперь уже недалеко — сказал он себе снова. Недалеко, недалеко. Обратно, до врат из слоновой кости, было ещё очень далеко — но если идти по дороге, делая по одному шагу, то путь должен когда-то закончиться.
Маэдрос снова побрёл вперёд. Фингон оставался рядом с ним. Недалеко, недалеко, опять подумал он — и кажется, его шаги звучали в едином ритме с мыслью. Иссохшее дерево становилось всё ближе и ближе. Совсем недалеко.
Но что-то было не так.
Сначала
На этой стороне не было ни следа её, и скалы, где Фингон привязал этот конец моста и дважды проверил узлы, были пусты. Фингон напряг глаза; ему показалось, что он всё ещё видит другой конец верёвки, привязанный к выступающей скале на другом конце чёрной пропасти. Там верёвки тоже было немного. Казалось, будто кто-то распилил её, и на дороге блестело что-то — что-то, похожее на брошенный кинжал.
Кто же это сделал? Какой-нибудь паук, дракон, какая-то блуждающая, злобная тварь Пустоты, какой-то чужак во тьме. На мгновение Фингон даже вспомнил о близнецах, но отбросил эту мысль; он не верил, что они могли бы это сделать, и в любом случае он сомневался, что они отойдут так далеко от стены, которую охраняли. Неважно, кто это был. Верёвки не было. Без неё через пропасть было невозможно перебраться. Фингон в отчаянии смотрел на неё; он достал звёздный фиал, поднял его, чтобы лучше видеть, и лишь убедился в том, что на дороге на дальней стороне пропасти действительно лежит его собственный потерянный кинжал.
Он обернулся к Маэдросу.
Маэдрос уже сидел, скорчившись среди скал на краю. Он снова отвернулся от света.
— Я же говорил тебе, — сказал он, не поднимая глаз. — Пути назад нет.
— Мы можем обойти её и поискать другую переправу, — сказал Фингон. — Или поискать, где она кончается…
— Она здесь кругом, — сказал Маэдрос. — Наверно, можно туда прыгнуть. Я никогда не осмеливался. Можно посмотреть на то, что там внизу… на что-то из того, что там внизу. Наверно, в любом случае вернёшься сюда, наверх.
— Маэдрос…
— Обратного пути нет, — сказал Маэдрос и добавил бесцветным голосом, — Ничего злого нельзя вынести из Пустоты.
— Должен же быть путь.
Маэдрос покачал головой.
— Подумать только, я довёл тебя до такого! — сказал он. — Было время, когда я всё бы отдал, чтобы снова увидеть тебя — но не здесь! Здесь — никогда! Ты, тот, кого я любил — ты был лучшим, что было в моей жизни, — чтобы ты стал здесь пленником ради меня…
Он разрыдался.
Фингон сел рядом с ним; тот продолжал плакать. Камни за его спиной были холодными и неровными. Он поставил рядом с собой звёздный фиал — туда, где он не мешал бы Маэдросу, но всё-таки его самого этот свет успокаивал. Если ему больше не увидеть никакого другого света, то к чему было его беречь. Плечи Маэдроса вздрагивали от рыданий. Фингон подумал о доме: о Солнце, Луне и звёздах, о звуке волн, которые разбиваются о берега Эрессеа, о голосах певцов, которые поднимаются в ночи, о праздниках и танцах, о зелёной траве, о ветре в деревьях. Братья будут скорбеть по нему — и мать тоже, ведь она уже потеряла так много. И он подумал о вратах из слоновой кости; представил, как возвращается к ним вместе с Маэдросом — только для того, чтобы увидеть, что для одного из них путь заказан. Смог ли бы он это вынести? Смог ли бы он бросить Маэдроса, оставить его там — ради дома, ради неба под звёздами? Или всё-таки сам он решил бы остаться там и не бросать Маэдроса одного? Смог бы ли он в любом случае после этого жить в мире с собой?
Ему не придётся это узнать. Они здесь. Здесь они и останутся. И близнецы: не будет второго шанса попытаться их спасти. Фингон подумал, что в целом его больше всего печалит именно это. Всё-таки он так хотел попробовать. А что до остального… он снова положил руку на костлявое плечо Маэдроса. Он почувствовал, как тот весь дрожит от горя.
— Послушай, — сказал он. — Если я добрался сюда и у меня не получилось ничего, кроме как преподать урок этой паучихе, показав ей, каково это — получить стрелу в глаз, и заодно стащить тебя с этого трона — то я всё равно рад, что пришёл. — Маэдрос ничего не ответил. Теперь он плакал молча. Фингон подумал ещё кое о чём. — И я не думаю, что самое лучшее в твоей жизни — я, — сказал он. — Элронд Передэл ещё обитает в Валиноре — и я встретил Элроса, когда сбился с дороги. У него всё ещё тот самый меч, что ты дал ему.
Тогда Маэдрос поднял глаза.
— Элрос? — хрипло выговорил он. На его лице были слёзы. Липкие серые волокна остались у него в волосах; они так свалялись с его рыжими прядями, что казалось, что они растут здесь. И щёки у него ввалились, платье было изорвано, глаза тусклы и полны тени, кроме тех уголков, где ещё горели последние искры красного пламени — но в них не было столько тьмы, как думал Фингон. Там, в тронном зале, ему показалось, что всё слишком плохо — может, так, а может быть, самое худшее смыли эти слёзы.
— Ты его здесь видел? — сказал Маэдрос.
— Видел, — сказал Фингон, и потом он сообразил, что Маэдрос, может быть, не знает, что случилось, и объяснил: — Элрос выбрал участь Людей. Наверное, мы ведь находимся здесь за пределами этого мира! По-моему, его не слишком волновало всё, что ползает тут во тьме. Он убил дракона: если бы не он, то дракон бы убил меня.
— Дракон! — сказал Маэдрос, и всхлипнул — это могло быть и рыдание, и смех. — Это на него похоже. Участь Людей? Правда? Да, он никогда не был высокого мнения об эльфах. — Маэдрос замолчал и потом добавил с мрачной насмешкой, — У него были на то свои причины.
— Он спас мне жизнь, — сказал Фингон. — Перед таким мечником любой дрогнет.
Взгляд Маэдроса был обращён в ничто.
— Я сказал, что они должны знать, — мягко заметил он. — Маглор не хотел учить их пользоваться оружием; давай, говорит, не будем растить их для войны; но я подумал обо всём, что видел в Средиземье, и сказал, что они должны знать. Не самые красивые уроки для детей. Меня они не любили — да и как они могли меня любить? Да я и не хотел этого. Неправильно было бы от них этого ждать — после того, как Эльвинг от меня бежала. Знаю, как они меня прозвали. Маглор о них заботился — а я только учил их искусству сражаться на мечах. Оба они учились быстро — Элронд был быстрее, а Элрос — яростнее. В конце концов, он превзошёл меня, и я отдал ему твой меч: храброе у него было сердце, и это казалось справедливым — и кроме того, он был так высок! Я надеялся, что никогда ему не придётся пользоваться им; а если уж будет, то пусть он вонзит его в меня, раз ему всё время в глубине души этого немного хотелось. Но такой возможности у него никогда не было. Дракон — дракон! Совсем как его отец раньше… И что, он был доволен собой, раз сразил его? Ах, нет, не говори: знаю, что доволен.
— Конечно, — сказал Фингон. — Он — достойный сын Эарендила! И тварь была немалая. Но ведь в жизни, Маэдрос, в жизни ему редко нужен был этот меч. Он стал самым могущественным из всех королей Людей и жил долго и счастливо во время мира.
— Хорошо, — сказал Маэдрос. Он посмотрел Фингону в глаза, слегка улыбаясь. Это выражение казалось таким странным на его измождённом лице. Он робко спросил: — А Элронд?
— Иногда твои уроки были нужны ему, — сказал Фингон. — Две Эпохи этого мира прожил он в Средиземье после того, как выбрал участь эльдар, а в Средиземье никогда надолго не воцарялся мир. Саурон недолго ждал: он встал на место своего древнего хозяина и ему удалось сделать много дурного. Но всё же он достиг меньшего, чем мог бы, ибо Элронд — и другие, столь же мудрые, как он — были на своём посту. Тёмный Властелин, наконец, был повержен окончательно, и этого могло бы не случиться, если бы не Дом Элронда в Туманных горах, если бы не покой и защита, которые он мог даровать на время тем, кто бежал от Тени. По крайней мере, так мне говорили!.. Меня там не было. Но из-за Моря к нам доходили рассказы об этом.