Бирит-нарим

Медведникова Влада

Но не удержался, спросил, и удивления в голосе не сумел скрыть:

– - Почему? Столько писцов в храме, отчего же ты выбрал меня?..

– - Я вижу, ты сможешь изучить пути звезд, -- отозвался жрец.
– - Все, что нужно для этого, есть у тебя.

У меня?

Сколько не встречал на своем пути гадателей -- тех, что провидят будущее в огне и в текущей воде, в беге облаков и в крови жертвенных животных, -- никто не говорил ему таких слов. Всюду, и в стране меж двух рек, и в горах, и в лесах, далеких и холодных, везде слышал одно: "Чары тебе неподвластны". Смеялся тогда, думал, что

люди по невежеству полагают так, не видят, что перед ними -- экимму. Но лишь потом понял, что правдивы были эти речи.

Но много позже, в степи один из пьющих кровь поведал, что люди не ошибались.

"Нет, -- сказал тогда Лабарту, -- я никогда не пытался учиться колдовству. К чему?"

Тогда экимму сидевший рядом, заговорил. Он смотрел в костер, не поднимал глаз на Лабарту, а рассказ сливался с шелестом травы, с треском огня, и, словно в ответ, позванивали бубенчики у входа в шатер.

"Силы стихий, небес и земли тебе не подвластны, -- сказал тот экимму. Амулеты качались в его волосах, колдовскими знаками была расшита одежда.
– - Лишь чары пьющих кровь под твоей властью, они как дыхание с тобой... Но если б захотел научиться другой ворожбе -- не сумел бы. Нет в тебе такого дара. И среди людей и среди экимму бывает так".

И вот сейчас -- стоял перед ним жрец и звал учиться, постигать пути звезд.

Но гадающие по звездам не ждут воли божеств и не ворожат, ожидая ответа... Они лишь читают небо, как я читаю таблички...

– - Что же ты молчишь?
– - спросил служитель Сина.
– - Дважды я не стану звать тебя.

Лабарту вновь поклонился. Прикусил губу, гоня прочь воспоминания, наречия степных народов, голоса, звучащие как наяву. Ведь вокруг была лишь жаркая ночь, темные улицы, бессчетное множество людей -- огромный город, величайший, Баб-Илу.

– - Молчу, потому что не нахожу слов, чтобы благодарить тебя, -- отозвался он наконец. На жреца не смотрел, но говорил легко, нараспев, и знал -- тот верит каждому слову и усомнится не сможет.
– - Но видишь сам -- я не смогу остаться.

Хотел добавить: Когда-нибудь позже, потом, приду...

Но не сказал этого вслух.

2.

Ишби шел следом за сестрой. Смотрел вниз, на край ее одежд: то взлетает он, то опадает, открывает на миг браслеты на лодыжках, тяжелые, золотые. Иногда поднимал голову, касался чарами редких прохожих, -- и те спешили прочь, не успев удивиться, куда идут так поздно ночью женщина под струящимся покрывалом и мальчик в накидке храмового писца.

Но Ишби едва замечал людей. На душе было тускло и пусто, -- давно знал, что близится этот день, но как теперь поверить, что он настал наяву? Зу рассказала обо всем, коротко, -- пока собирала вещи в темном доме, опустевшем, ждущем новых хозяев. Не желая прощаться у ворот, Ишби пошел провожать ее, -- и теперь шагал следом, не находя слов.

В переулке, ведущем к дворцовой площади, Зу заторопилась, пошла быстрее, -- и шаг ее перестал быть плавным, текучим. Ишби знал, отчего заспешила сестра. Сквозь темные стены и тепло людских жизней он чувствовал силу, чужую и грозную. Там, на площади, ждал экимму, и Зу шла к нему.

Ишби поймал рукав сестры, потянул, -- и та обернулась, замерла.

– - Ты не передумала?
– - спросил Ишби.

Зу качнула головой. Покрывало соскользнуло с волос, мягкими складками легло на плечи.

– - Ты еще очень слабая, -- продолжал Ишби, и голос звучал неуверенно, тихо.
– - Тебе нужна защита, а Хинзу... сможет ли тебя защитить?

Зу взглянула на него почти с жалостью, ласково дотронулась до руки, вновь покачала головой.

– - Не твои это слова, -- сказала она.
– - За своим хозяином повторяешь.

За своим хозяином.

Ишби опустил взгляд, сжал руку сестры. Но знал -- скоро надо отпустить, иначе придет сюда тот, что ждет ее на площади.

– - Не бойся, -- шепнула Зу, наклонившись.
– - Я долго ждала, пока кончится власть Лабарту, и теперь он не сможет удержать меня.

Ишби кивнул, по-прежнему не поднимая глаз. Хотел ответить, но не приходили слова.

Всего сто лет миновало с тех пор, как Лабарту привел Зу в свой дом, -- но вот уже она стала свободной. А Ишби, хоть и старше сестры на двенадцать дюжин лет, -- по-прежнему под властью хозяина. И сам Лабарту не знал, отчего так, говорил лишь: "Связь с детьми сердца бывает разной..." И повторял, в который раз, что лишь шестьдесят зим, не более, отделяют Ишби от свободы. Ишби слушал его и знал, что слова эти правдивы. Но понимал лишь одно -- Зу обрела свободу, и теперь вольна идти, куда пожелает.

– - Я знаю, Хинзу не даст тебя в обиду, -- пробормотал Ишби, -- но все же...

Зу засмеялась. Выпрямилась, накинула покрывало на голову, -- зашуршала ткань, скрыла перевитые жемчугом волосы.

– - Скоро придешь проведать меня во дворец, -- сказала Зу, и, все еще смеясь, устремилась прочь.

Хозяин ждал его на улице, сидел на земле, возле двери. Дом позади него, казалось, дышал темнотой, -- и, как всегда в последний миг, Ишби потянуло заглянуть, попрощаться с брошенным жилищем. Но поборол себя, подошел к Лабарту, и тот поднялся ему навстречу.

Хозяин неотличим был сейчас от тысяч горожан -- босой, с завязанными волосами, в простой одежде, лишь пояс узорчатый, яркий, но кто увидит это во тьме?

Лабарту взглянул на обращенного, и на миг Ишби почудилось, что воцарилась тишина, -- будто и ветер стих, и замолкли все ночные звуки.

Ишби хотел спросить, готов ли хозяин отправиться в путь, хотел рассказать, что все приготовления завершены, и новый дом ждет их... Но вместо этого ответил на безмолвный вопрос.

– - Зу ушла, -- сказал он.
– - Ушла к Хинзу и станет теперь жить с ним.

3.

Если смотреть вдаль, то казалось, -- по-прежнему все, как когда-то. Бескрайняя равнина, горизонт тонет в жарком мареве, и сколько хватает глаз -- поля, лоскутное одеяло, расчерченное сетью каналов. Солнце сверкает в воде, тростник шуршит, и запах осени, теплый и щедрый, уносит мысли.

Как прежде... Три тысячи лет прошло... но все, как прежде...

Лабарту зажмурился, и прошлое смешалось с настоящим, бесчисленные годы рассыпались, словно песок, -- осталась лишь осень, сбор урожая, сухой шелест травы и вкус пива на губах...