Бирит-нарим

Медведникова Влада

– - Нет, -- сказал Нур-Айя, и от его голоса разрушились грезы.
– - В этот раз держу путь в иные земли.

Лабарту вздохнул, открыл глаза.

Хоть и живу сейчас в доме, что стоит среди полей, -- что толку обманывать себя? Не будет никогда, как прежде.

Они сидели на склоне холма, над водой канала. Кувшин с пивом, опустошенный наполовину, стоял между ними, и солнце лишь начинало свой путь к закату. В такое время, где принять гостя, как не под открытым небом, подальше от сутолоки и духоты?

Лабарту удержался, не оглянулся, -- туда,

где за полями и дорогой высились стены и зиккураты Баб-Илу, темный лабиринт улиц. Затем наклонился, наполняя чаши, и отчего-то тяжко стало на душе, ни солнце, ни простор не радовали больше.

– - Куда же отправишься?
– - спросил он.

Нур-Айя смотрел вдаль, и по глазам не понять было, о чем думает.

Чем-то схож он с Илку, и все же совсем другой...

– - Далеко, -- сказал он наконец.
– - В Угарит.

Угарит...

Это слово так часто звучало на набережных Евфрата, на пристанях и площадях Баб-Илу. Цур, Угарит, Цидон, Ако -- в разговорах эти названия звенят серебром, и все знают, оттуда везут пурпур и кедры...

– - Там другое море, -- сказал Лабарту, глядя вниз. Солнечные блики едва приметно дрожали на воде.
– - Идешь в Угарит, чтобы увидеть его?

– - Нет, -- отозвался Нур-Айя, и голос его звучал удивленно.
– - Хочу увидеть хозяина Угарита. Он верховный жрец города, и я слышал, что знает скрытое...

Лабарту откинулся на землю, заложил руки за голову. Слушал, как гость рассказывает про хозяина далекой земли, про богов и неведомые силы... Слушал и смотрел вверх, в подернутое дымкой жаркое осеннее небо. И слова Нур-Айи растворялись в шорохе травы, в дыхании земли и еле слышном плеске воды.

– - И не задержишься в Баб-Илу?
– - спросил Лабарту, когда гость умолк.

– - Задержусь, -- отозвался Нур-Айя. И добавил с усмешкой: -- Амата устала от пути, мы отдохнем здесь.

– - Да, -- согласился Лабарту. Солнце лучами проникало в сердце, туманило разум, звало закрыть глаза, заснуть.
– - Когда путешествуешь с человеком, дорога всегда длинней...

Нур-Айя хлопнул ладонью по земле, рассмеялся.

– - И еще длинней дорога, когда путешествуешь с женщиной!
– - сказал он сквозь смех.
– - Мы останемся здесь до новолуния или дольше.

Когда Лабарту простился с гостем, солнце уже коснулось земли. А теперь и вовсе скрылось, -- лишь запад еще горел, и сам воздух, жаркий, алый, казалось, утекал прочь.

...уходит солнце, чтобы ночью светить под землей...

Строки из гимнов привычно вспыхивали и уносились прочь, не оставляя следа в мыслях.

Дверь отворилась, заскрипела, с глухим стуком захлопнулась за спиной. И вновь стало тихо, -- крики птиц и стрекот цикад доносились с полей, но в доме не раздавалось ни звука. Лабарту прошел через двор, и его шаг был не громче, чем шелест холодного пепла в очажной яме.

Дом был пуст. Если дышать глубоко и каждый глоток воздуха пробовать на вкус, различимыми становились следы тех, кто жил здесь прежде. Но жилище давно продано, вещи унесены, сняты занавеси и внутренние двери, лишь циновки остались кое-где да пара корзин. На кухне не гремят посудой слуги, из внутренних покоев не доносятся голоса женщин, нет светильников на стенах, и никто не обходит комнаты, зажигая огонь... Такой большой дом, а живут в нем лишь Лабарту и Ишби.

Двенадцать ступеней вели на крышу, стесанные временем, истертые тысячами шагов. Сколько поколений сменилось в этом доме, сколько раз разливался Евфрат со дня закладки первых кирпичей? Богатое жилище, и вокруг -- хорошие поля, каналы широкие, чистые. И река совсем близко, а за рекой -- вот он, виден как на ладони, -- город.

А я один тут...

Лабарту опустился на край покрывала, что служило ему постелью на крыше, и запрокинул голову, стал искать знакомые звезды. Но взгляд скользил, не желая видеть созвездья, небесные письмена теряли смысл, а мысли вновь и вновь возвращались к Баб-Илу.

Здесь... близко... я родился, но города не было тогда.

Но сейчас ни на миг не забыть про него. Он виден в ночной темноте, и кажется -- это и вправду рука бога и ворота его. Отблески огня сияют на стенах, и ветер несет гул храмовых гонгов, глухой и далекий. А если пристальней вглядеться и дыхание задержать на пару мгновений, то и душу города можно увидеть, -- из золота она, густой крови и страха.

"Зачем ты живешь здесь?" -- еле слышно спросила Кэри.

Голос ее был далеким, словно и впрям долетел из страны, где сосны гнутся от холодного ветра и неприветливое море разбивается о камни.

Лабарту опустил голову.

– - Где же мне жить?
– - прошептал он.
– - Где?.. Если б Ашакку была здесь, я отправился бы к ней...

...в степь, чтобы глотком покоя запить душную тяжесть Баб-Илу, позабыть ненадолго...

– - Но Ашакку здесь нет, а я...

4.

– - Неужели не понимаешь?
– - Зу наклонилась к Ишби, кончиками пальцев коснулась щеки.
– - Будет все, чего мы достойны, все, чего пожелаем...

От волос сестры исходил аромат, темный и сладкий, -- смешивался с запахом масла, с витавшим в воздухе вкусом фиников и винограда. В этом доме рабы проворно сновали средь тонких занавесей, приносили чистейшую воду и плоды на чеканных золотых блюдах, -- и исчезали, стоило подать знак. И трудно было думать о том, что скоро предстоит покинуть эти покои, -- отправиться в обратный путь, по широким улицам и через грязь трущоб, за реку, домой...

Ишби взглянул на сестру.

– - Ты живешь во дворце, Зу, -- проговорил он чуть слышно.
– - Мужчину, что живет с тобой, ты выбрала сама... У тебя есть все, что пожелаешь. Зачем стремиться к большему, рисковать понапрасну?

– - Ишби...
– - Зу вздохнула, отошла, села на скамью под окном.
– - Все, что есть у меня, и все, что может быть -- в мгновение ока исчезнет, стоит хозяину города лишь пожелать. Пока он держит Баб-Илу, все мы как в темном подвале, как в клетке...