Бироновщина. Два регентства
Шрифт:
Вотъ опять совсмъ неосвщенная проходная комната…
«Богъ ты мой! Кто это сидитъ тамъ на диванчик?..»
Двочка остановилась съ бьющимся сердцемъ и, приподнявъ въ рук ночникъ, пристально вглядлась.
«Да это дежурный лакей! Усталъ тоже, бдняга, за ночь и клюетъ носомъ».
На цыпочкахъ она прошмыгнула дале, чтобы не тревожить спящаго.
Тутъ изъ боковой комнаты донесся къ ней рзкій картавый голосъ.
«Врно, опять кто–нибудь изъ прислуги; еще кого разбудитъ!»
Заглянула она и въ эту комнату. Лампы тамъ хотя и не было, но зато топилась большая кафельная печь, и пылавшія съ трескомъ растопки освщали ближайшіе предметы своими яркими вспышками. Передъ большой клткой съ попугаемъ стоялъ парень въ косоворотк и засунутыхъ въ голенища шараварахъ, — должно–быть, истопникъ, который только–что затопилъ печь и со скуки, видно, радъ былъ случаю подразнить глупую птицу.
— Ты что тутъ длаешь? — спросила, подходя, Лилли, стараясь придать своему голосу возможную строгость.
Парень отороплъ.
— Да я ничего–съ, барышня… Поговорилъ только малость съ попугаемъ…
Но самъ же попугай уличилъ его.
— Живодеръ! живодеръ! — полушопотомъ прокартавилъ онъ, вызывающе поглядывая изъ–подъ своего наряднаго краснаго хохолка то на парня, то на барышню.
— Это ты его научилъ! — воскликнула Лилли. — Да вдь это никакъ тотъ самый, котораго мадамъ Варлендъ готовитъ для герцога?
— Ну, и пущай услышитъ! — съ явнымъ ужъ озлобленіемъ возразилъ истопникъ. — Живодеръ и есть: съ родного батьки моего кошками шкуру содралъ!
Лилли ахнула.
— И отецъ твой померъ?
— Помираетъ; дай Богъ до Рождества дотянуть.
— Это ужасно! Но, врно, старикъ твой шибко передъ нимъ провинился?
— Знамо, не безъ того… Да вольножъ было этимъ конюхамъ нмецкимъ хвалиться, что герцогъ ихъ такой и сякой, чуть не помазанецъ божій. Ну, а батька мой, гршнымъ дломъ, подвыпилъ, да спьяну и выложилъ имъ на чистоту всю истинную правду: что герцогъ ихъ, молъ, вовсе–то не знатнаго рода, а тоже изъ подлаго люда. Ну, т и пойди, донеси самому, а онъ какъ распалился тутъ гнвомъ…
Оправдываясь такимъ образомъ, басистый парень возвысилъ голосъ. Попугай въ свою очередь, не желая отстать отъ него, издалъ пронзительный свистъ и провозгласилъ заученную отъ г–жи Варлендъ фразу:
— Hoch lebe Seine Durchlaucht! Hurra! hurra! hurra!
Дверь въ спальню Варлендъ растворилась, и оттуда выглянула она сама въ ночномъ чепц, въ ночной кофт.
— Ты ли это, дитя мое? — удивилась она. — Какъ ты сюда попала, и кто это съ тобой?
Лилли стала по–нмецки же объяснять ей. Истопникъ, не выжидая конца объясненія, далъ тягу. Впрочемъ, и сама Варлендъ не дослушала, а можетъ–быть, со сна толкомъ и не разобрала.
— И зачмъ было снимать мой платокъ съ клтки? — перебила она двочку, звая во весь ротъ.
— Сняла его нея…
— Ну, все равно; прикрой опять этого крикуна и ступай–ка тоже спать.
«Слава Богу!» — облегченно вздохнула про себя Лилли, когда голова почтенной дамы скрылась за дверью.
Подогрвъ цлительный мшечекъ на плит въ кухн, она отнесла его Март и тогда уже улеглась сама въ постель досыпать свой прерванный сонъ.
Когда она въ обычный часъ проснулась, ея ночная прогулка представлялась ей какъ бы сновидніемъ, и только когда на глаза ей попалась Марта съ повязанной щекой, въ памяти ея возстали вс отдльные моменты прогулки. Первымъ побужденіемъ ея было — открыться во всемъ Юліан Менгденъ. Но когда она встртилась снова лицомъ къ лицу съ корректной до щепетильности, замороженной въ придворномъ этикет, гоффрейлиной, — y нея духу на то не хватило.
Прошло нсколько дней. О попуга говорили, но только какъ о сюрприз для герцога.
«Попугай, врно, забылъ уже то слово», — ршила Лилли и совсмъ было успокоилась.
Подходило 13–ое ноября — день рожденія герцога. Но наканун государыня вдругъ прислала за принцессой, чтобы вмст съ нею сдлать репетицію.
— А ты что же, моя милая? — обернулась Анна Леопольдовна къ Лилли, когда, въ сопровожденіи Юліаны, выходила уже изъ комнаты.
— Мн нездоровится… — пролепетала двочка, чувствуя, какъ сама мняется въ лиц. — Позвольте мн, ваше высочество, остаться…
— Пустяки, пустяки! Попугай тебя разсетъ. Идемъ.
Длать нечего, — пришлось итти.
Мадамъ Варлендъ съ своимъ питомцемъ въ клтк была уже въ пріемной передъ внутренними аппартаментами императрицы. Клтка на всякій случай была накрыта зеленымъ тафтянымъ колпакомъ, чтобы попугай преждевременно не выболталъ всей своей премудрости. Мимоходомъ кивнувъ его воспитательниц и стоявшему тутъ же придворному лакею, Анна Леопольдовна съ своей маленькой свитой вошла къ государын; слдомъ лакей внесъ клтку, а мадамъ Варлендъ замыкала шествіе.
Кром герцогини Бенигны, весь штатъ придворныхъ приживальщиковъ и шутовъ обоего пола оказался также налицо. Никому, видно, не хотлось пропустить занимательной репетиціи. Посл первыхъ привтствій Анна Іоанновна обратилась къ г–ж Варлендъ:
— Ну, мадамъ, начинай!
Та дернула за шнурокъ, и зеленый колпакъ раздвинулся. Окружающіе вполголоса стали восхищаться пернатымъ красавцемъ.
— И какъ вдь на всхъ посматриваетъ! — замтила сама государыня. — Точно понимаетъ, что имъ любуются. Ну, что же, мадамъ?
Варлендъ, нагнувшись къ клтк, шепнула что–то попугаю, и тотъ крикнулъ во всю мочь:
— Sch"on guten Morgen! Gut geschlafen? (Добраго утра! Хорошо ли спали?)
— Какъ четко вдь выговариваетъ! — одобрила опять Анна Іоанновна. — Онъ y тебя и псни поетъ?
— Jawohl, Majest"at, — отвчала Варлендъ и снова подсказала своему ученику что–то шопотомъ.
— «Freut euch des Lebens»! — засвисталъ онъ начало извстной нмецкой псни.
— Вторую строчку онъ тоже знаетъ, — но не такъ еще твердо, извинилась учительница.
— До завтра, смотри, подучи его, — приказала императрица. — А поетъ тоже чисто, что свирль. Ну, еще что же?
— Hoch lebe… — можно было разслышать подсказываніе мадамъ Варлендъ.
И послушный воспитанникъ не замедлилъ гаркнуть:
— Hoch lebe Seine Durchlaucht! Hurra! hurra! hurra!
Но, o, ужасъ! вслдъ затмъ онъ прокартавилъ полушопотомъ, однако, совершенно внятно:
— Живодеръ! живодеръ!
Можно себ представить, какое впечатлніе должно было произвести на всхъ такое публичное поруганье всесильнаго временщика, въ присутствіи не только его супруги, но и самой императрицы. Послдняя, словно ушамъ своимъ не вря, молча повела кругомъ глазами. Но никто не смлъ поднять на нее глазъ; вс обмерли и потупились. Одна только герцогиня Биронъ, плохо понимавшая по–русски, съ недоумніемъ вопросила: