Бироновщина
Шрифт:
— Это ты, милая барышня? — плаксиво отозвалась Марта. — Гд тутъ заснуть ужъ… Охъ!
При этихъ словахъ она приподняла голову съ изголовья. Одну щеку y нея, оказалось, такъ раздуло, что носъ совсмъ свернуло въ сторону. Лилли не могла удержаться отъ смха.
— На кого ты похожа, Марта! Ну, ну, не сердись. Еслибъ ты сама могла видть себя въ зеркал… Но посл опухоли зубная боль, говорятъ, проходитъ.
— "Проходитъ"! — проворчала Марта, бережно прикрывая ладонью свою вздутую щеку. — Такъ дергаетъ, такъ дергаетъ, ой-ой!
— Ахъ, бдная! Я сама не знаю зубной боли, и никакихъ капель отъ зубовъ y меня нтъ… Но вотъ что: есть y меня кельнская вода; она, слышно, очень помогаетъ. Сейчасъ принесу теб…
— Не нужно, милая барышня, оставь. Знаю я эту кельнскую воду: вс десны разъстъ. Съ вечера я положила себ на щеку горячій мшечекъ, — вотъ этотъ самый; такъ сперва словно полегчало. Да за ночь, вишь, остылъ…
— А что въ немъ такое? — полюбопытствовала Лилли, ощупывая небольшой пузатый мшечекъ. — Онъ будто пескомъ набитъ.
— Нтъ, аржаной мукой съ кухонною солью. Какъ нагрть его на горячей плит да потомъ приложить къ щек, такъ боль помаленьку и утихаетъ.
— А что, Марта, въ кухн, врно, вдь развели уже огонь подъ плитой? Схожу-ка я на кухню…
— Что ты, душечка, Господь съ тобой! Да ты вдь и не одта…
— Одться недолго.
— Такъ лучше же я сама…
— Нтъ, нтъ, Марта. Ты только хуже еще простудишься. Лежи себ, лежи; я мигомъ…
И, возвратясь въ свою комнатку, Лилли живой рукой одлась, а затмъ, съ ночникомъ въ одной рук, съ мшечкомъ въ другой, цлымъ рядомъ горницъ и коридоровъ направилась къ черной лстниц, чтобы спуститься въ нижній этажъ дворца, гд была кухня. Вслдствіе ранняго часа, весь дворецъ былъ погруженъ еще въ сонъ и точно вымеръ. Тамъ и сямъ только мерцали одиночныя масляныя лампы; но скуднаго свта ихъ было достаточно для того, чтобы показать Лилли всю безлюдность громаднаго зданія, и отъ звука собственныхъ шаговъ ей становилось жутко.
Вотъ опять совсмъ неосвщенная проходная комната…
"Богъ ты мой! Кто это сидитъ тамъ на диванчик?.."
Двочка остановилась съ бьющимся сердцемъ и, приподнявъ въ рук ночникъ, пристально вглядлась.
"Да это дежурный лакей! Усталъ тоже, бдняга, за ночь и клюетъ носомъ".
На цыпочкахъ она прошмыгнула дале, чтобы не тревожить спящаго.
Тутъ изъ боковой комнаты донесся къ ней рзкій картавый голосъ.
"Врно, опять кто-нибудь изъ прислуги; еще кого разбудитъ!"
Заглянула она и въ эту комнату. Лампы тамъ хотя и не было, но зато топилась большая кафельная печь, и пылавшія съ трескомъ растопки освщали ближайшіе предметы своими яркими вспышками. Передъ большой клткой съ попугаемъ стоялъ парень въ косоворотк и засунутыхъ въ голенища шараварахъ, — должно-быть, истопникъ, который только-что затопилъ печь и со скуки, видно, радъ былъ случаю подразнить глупую птицу.
— Ты что тутъ длаешь? — спросила, подходя, Лилли, стараясь придать своему голосу возможную строгость.
Парень отороплъ.
— Да я ничего-съ, барышня… Поговорилъ только малость съ попугаемъ…
Но самъ же попугай уличилъ его.
— Живодеръ! живодеръ! — полушопотомъ прокартавилъ онъ, вызывающе поглядывая изъ-подъ своего наряднаго краснаго хохолка то на парня, то на барышню.
— Это ты его научилъ! — воскликнула Лилли. — Да вдь это никакъ тотъ самый, котораго мадамъ Варлендъ готовитъ для герцога?
— Ну, и пущай услышитъ! — съ явнымъ ужъ озлобленіемъ возразилъ истопникъ. — Живодеръ и есть: съ родного батьки моего кошками шкуру содралъ!
Лилли ахнула.
— И отецъ твой померъ?
— Помираетъ; дай Богъ до Рождества дотянуть.
— Это ужасно! Но, врно, старикъ твой шибко передъ нимъ провинился?
— Знамо, не безъ того… Да вольножъ было этимъ конюхамъ нмецкимъ хвалиться, что герцогъ ихъ такой и сякой, чуть не помазанецъ божій. Ну, а батька мой, гршнымъ дломъ, подвыпилъ, да спьяну и выложилъ имъ на чистоту всю истинную правду: что герцогъ ихъ, молъ, вовсе-то не знатнаго рода, а тоже изъ подлаго люда. Ну, т и пойди, донеси самому, а онъ какъ распалился тутъ гнвомъ…
Оправдываясь такимъ образомъ, басистый парень возвысилъ голосъ. Попугай въ свою очередь, не желая отстать отъ него, издалъ пронзительный свистъ и провозгласилъ заученную отъ г-жи Варлендъ фразу:
— Hoch lebe Seine Durchlaucht! Hurra! hurra! hurra!
Дверь въ спальню Варлендъ растворилась, и оттуда выглянула она сама въ ночномъ чепц, въ ночной кофт.
— Ты ли это, дитя мое? — удивилась она. — Какъ ты сюда попала, и кто это съ тобой?
Лилли стала по-нмецки же объяснять ей. Истопникъ, не выжидая конца объясненія, далъ тягу. Впрочемъ, и сама Варлендъ не дослушала, а можетъ-быть, со сна толкомъ и не разобрала.
— И зачмъ было снимать мой платокъ съ клтки? — перебила она двочку, звая во весь ротъ.
— Сняла его нея…
— Ну, все равно; прикрой опять этого крикуна и ступай-ка тоже спать.
"Слава Богу!" — облегченно вздохнула про себя Лилли, когда голова почтенной дамы скрылась за дверью.
Подогрвъ цлительный мшечекъ на плит въ кухн, она отнесла его Март и тогда уже улеглась сама въ постель досыпать свой прерванный сонъ.
Когда она въ обычный часъ проснулась, ея ночная прогулка представлялась ей какъ бы сновидніемъ, и только когда на глаза ей попалась Марта съ повязанной щекой, въ памяти ея возстали вс отдльные моменты прогулки. Первымъ побужденіемъ ея было — открыться во всемъ Юліан Менгденъ. Но когда она встртилась снова лицомъ къ лицу съ корректной до щепетильности, замороженной въ придворномъ этикет, гоффрейлиной, — y нея духу на то не хватило.
Прошло нсколько дней. О попуга говорили, но только какъ о сюрприз для герцога.
"Попугай, врно, забылъ уже то слово", — ршила Лилли и совсмъ было успокоилась.
Подходило 13-ое ноября — день рожденія герцога. Но наканун государыня вдругъ прислала за принцессой, чтобы вмст съ нею сдлать репетицію.
— А ты что же, моя милая? — обернулась Анна Леопольдовна къ Лилли, когда, въ сопровожденіи Юліаны, выходила уже изъ комнаты.
— Мн нездоровится… — пролепетала двочка, чувствуя, какъ сама мняется въ лиц. — Позвольте мн, ваше высочество, остаться…