Битвы за корону. Прекрасная полячка
Шрифт:
Признаться, в тот момент я пожалел, что оставил при себе всего два десятка ратников, отправив остальных кого куда, но по большей части на пристань (перекрыть отъезд купцов, особенно иноземных, по Псковскому озеру), да еще на дороги, ведущие на запад.
Второй воевода, который товарищ, то бишь заместитель, дьяк Посольского приказа Иван Грамотин, оказался той еще шестеркой, во всем поддакивая и угождая первому. Впрочем, иначе ему и нельзя, ибо они здесь на пару крутили-вертели свои делишки. Но о делишках я узнал лишь на следующий день, когда пошел прошвырнуться по кабакам в целях осуществления своей задумки. Ну да, водка мне была нужна, и в весьма
Уже к обеду о моем приезде во Псков знали практически все жители, да и о широких полномочиях тоже, а ближе к вечерне на мое подворье прибыла целая делегация, представлявшая так называемых меньших людей. За старшего Самсон Тихвинец, а с ним Федька Умойся Грязью, Овсейка Ржов, Илюшка-говядарь и Ерема-сыромятник. Список жалоб на Шереметева подали они мне как полагается, в письменной форме. Оказывается, составили они его давно и собирались отправляться с ним в Москву, ну а коль прибыл представитель Опекунского совета, совсем хорошо, никуда ехать не надо.
Перечень неблаговидных дел воевод начинался с крупных (захватили себе в поместья лучшие дворцовые села) и заканчивался мелкими — заставляли мастеровых людей даром работать на себя и взимали поборы как с богатых, так и с бедных поселян. Сами делегаты тоже не молчали, выложив изустно такое же, если не побольше, количество воеводских прегрешений. Хватало в этом перечне нареканий и на Грамотина. На мой взгляд, будь обвинений даже вполовину меньше, все равно по боярину вместе с дьяком давно плакала плаха. И не просто плакала, но рыдала, обливаясь горючими слезами. Разумеется, вместе с топором палача.
Пообещав во всем разобраться, я отправился с этим списком к Петру Никитичу. Не лучший вариант, не спорю. Но меня оправдывало одно — я счел, что вначале надо сделать дело, то бишь управиться с поляками, а потом заниматься внутренними разборками. Об этом и сказал, намекнув насчет плахи и нынешней возможности не полностью, но частично искупить свою вину, если тот порадеет о благе Руси.
Увы, Шереметев думал иначе. Виду поначалу он не подал, в одночасье став ласковым до приторности. Это его и подвело — перебрал дядя со своей нежностью и заботой. Я насторожился и, заявив, что после таких обвинений мне невместно проживать в его тереме, покинул его, перебравшись в гостиный двор к купцам, хотя он всячески уговаривал не покидать его воеводского подворья, иначе ему потерька чести и всякое такое…
Но что дело зайдет столь далеко, я все равно не предполагал, хотя и поручил своим тайным спецназовцам, которых тоже взял с собой (им же везти обозы с водкой к Оденпе и Юрьеву), походить, побродить, поглядеть. Они-то и доложили мне ближе к вечеру о том, что воевода замыслил нечто нехорошее, ибо тайно и спешно собирает к себе в терем городовую стражу и прочих ратных людишек.
Уже в сумерках я послал Дубца за остальными гвардейцами, оставив по несколько человек на пристани и на дорогах. Правда, со временем не рассчитал. Появиться на подворье им надлежало к полуночи, а Шереметев выступил раньше. Однако получилось еще лучше — гвардейцы подоспели в разгар штурма, и осаждающие гостиный двор в одночасье превратились в осажденных. В горячке первых минут, сбивая излишний пыл, им пришлось дать залп, пристрелив пятерых из числа особо ретивых. По счастью, все они оказались ратными холопами боярина, то есть по поводу их смерти в городе никто не сокрушался. Напротив, узнав, что оба воеводы сидят под замком, псковичи наутро вновь прислали ко мне делегацию с изъявлением благодарности за столь оперативное вмешательство.
— Одно спасибо, и все?! — возмутился я.
— А чего же еще-то? — озадаченно развел руками старший «опчества» Самсон Тихвинец, но спохватился: — Подарок — то само собой. Сбираем ужо.
— Князь Мак-Альпин мзды не берет, — отрезал я. — Потому подарок приму, но… припасами. И чем больше, тем лучше — мне людей своих надо кормить, и не две сотни, а тысячи. Но собирайте побыстрее — завтра уезжаю. И еще одно. Надо помочь моей лекарке, а потому поручите кому-нибудь, чтоб сопровождали ее, когда она станет ходить у вас по зелейным рядам. И брать ей в них все невозбранно и безденежно.
Но когда они ушли, я прикинул, что город без управления оставлять негоже. Поставить рулить самих делегатов? Можно, но непривычные они к этому, навыков нет, да и эти, как их, «лучшие» люди начнут палки в колеса вставлять. В результате непременно возникнет свара, а дела зависнут. В конце концов пришел к компромиссному варианту — Шереметева продолжать держать в остроге, а Грамотина выпустить. У него и грехов поменьше, и в штурме гостиного двора он не участвовал. Но выпустить «условно», предупредив, что даю шанс для реабилитации, не более. А так как он продолжает находиться под подозрением, то распоряжаться всем будет с ведома все той же делегации, к которой я решил присовокупить трех представителей «лучших» людей. Итого восемь, но «меньших» получалось большинство. И без одобрения этой восьмерки Грамотину не дергаться — так-то оно куда спокойнее.
Но это касаемо гражданских дел, а что до военных, то я оставил в Пскове своего сотника Свирида Дудку, придав ему два десятка гвардейцев. Главный наказ: продолжать контроль за пристанью и дорогами, ну и сбор ратников для Юрьева-Литовского. Как только набирается сотня, не мешкая сажать ее в струги, и вперед по Великой до Псковского озера, а дальше по реке Эмбах к осажденному городу.
Выслушав перед отъездом клятвенные заверения Грамотина, что он в лепешку расшибется, но все учинит яко должно, я счел нужным еще разок накрутить ему хвоста для острастки — уж очень мне не понравились его бегающие глазки:
— Ой, гляди, Иван Тарасович. Гляди да помни: ты — не боярин Шереметев. Ты даже не думный дворянин, и, коль вдругорядь дашь промашку, я, когда вернусь обратно, и с Москвой ссылаться не стану — сам тебя в лепешку раскатаю. А псковичи мне за то в ножки поклонятся.
И, выслушав в ответ очередную порцию заверений, чтоб я не мыслил чего, ибо он теперь того, ученый, да и ранее «криво» поступал токмо по повелению Шереметева, отправился обратно в лагерь, благо гонцы из него прибыли накануне вечером. Обоз оказался здоровенным, одной водки сорок телег, и ехал как положено, то есть еле-еле. Словом, тянуться вместе с ним смысла не имело, и я рванул налегке, торопясь узнать что да как.
Новости были и положительными, и не очень. В минус я занес прибытие к полякам казаков. Было их порядка четырех тысяч, не меньше. Поделил их Ходкевич поровну, оставив половину под Оденпе для Сапеги, а вторую забрав себе. Второй заключался в отсутствии людей, посланных к Дурову. Не вернулись они. То ли удалось им найти стрелецкого голову, то ли нет — бог весть. И последний минус, притом весьма жирный, — вражеские пушки. Перехватить их не вышло, ибо они проследовали к Юрьеву чуть раньше выставленных на дороге засад. Получалось, надо поспешать.