Битвы за корону. Прекрасная полячка
Шрифт:
С учетом всего этого выходило, что самое лучшее, если я, будучи в пути, пришлю к Годунову гонца с тем же самым сообщением, а он пусть созывает русские рати и, возглавив их, идет мне на подмогу. Сам я пока попробую оттянуть на себя часть сил Ходкевича и Сапеги, всячески мешая им.
Теперь требовалось благовидное объяснение: с чего вдруг я подался в Прибалтику? Отыскалось оно быстро. Я ведь собирался к лету сменить стрелецкие гарнизоны в городах королевы. Вот и отлично. Тогда не вызовет подозрений и пара тысяч стрельцов, которых я беру с собой, — смена. Весьма кстати, а то мне маловато одних гвардейцев, которых к тому же полностью забирать никак нельзя — требовалось оставить
С этим я и вышел на Опекунский совет. Те оказались рады-радешеньки. Не только препон не чинили, но наоборот — на все лады принялись уверять, что без меня лучше всего с тамошними делами никто не управится. Даже особую бумагу выправили, где мне указывалось «промышлять государевым и земским делом, смотря по тамошнему делу, как бог наставит». Как я понял, нечто вроде карт-бланша на все что угодно.
Наметив два стрелецких полка из числа лучше всех постигших ратную учебу, я решил в качестве дополнения объявить сбор лучшим сотням других полков. Было особо указано, что не препятствую дополнительному набору добровольцев, особенно молодых и не обремененных семьей. Сроки установил жесткие, всего два дня, а сам рванул в Вардейку. Планировал выехать оттуда на следующее утро с шестьюстами гвардейцами, но получилась почти тысяча — узнав, для чего я их собираю, ко мне на поклон ринулись представители Второго полка.
Вначале это были сотники с десятниками, то есть те, кто совсем недавно служил в Первом, а нынче был назначен (в качестве стажировки и с повышением) во Второй. Они-то, на правах ветеранов, и обступили меня целой делегацией. Мол, и так вместо того, чтоб заниматься делом вместе с остальными, пришлось по княжескому повелению возиться с этими сопляками, а теперь еще из-за этого нас с собой не берешь?
— А кто с ними останется? — осведомился я, но они в ответ дружно загалдели, что многие из их подопечных уже готовы. Не полностью, разумеется, но стреляют славно, и парни хоть куда, а иные выглядят получше, чем они сами прошлым летом, когда спасали Федора Борисовича от бояр. Потому запросто можно и их прихватить с собой.
Мои отговорки, что обычная прогулка до Прибалтики может неизвестно чем обернуться, возможно, придется драться, не помогли.
— Ты ж сам сказывал, что они все — будущие гвардейцы, — резонно возразил Голован. — А когда ж им подлинными стать, коль они здесь, в Вардейке, сидеть станут?
Пришлось пойти навстречу, но объявить жесткий отбор: треть, от силы половина, не больше, и самых лучших, которые и стреляют метко, и перестраиваться научились, и во всем прочем успели постичь основные азы ратных премудростей. Из десятников и сотников то же самое — у кого больше людишек отобрали, те их и возглавят, остальные остаются. А чтобы отбор прошел без обид, по-честному, завтра учиним экзамены: и на стрельбу, и на перестроения, и на прочее…
Выезжали по раздельности, не смешиваясь. Первый, как и положено, впереди, Второй следом. Даже строевые песни у них были разные. Если гвардейцы бодро горланили ту, что я разучил с ними две недели назад: «Путь далек у нас с тобою…», то Второй вытягивал «Марусю», которая «слезы льет». Тоже моя работа. И пускай песня из кинокомедии, но ничего страшного — главное, слова менять не надо и под строевую годится запросто.
А разные, потому что каждому свое. Дело в том, что незнакомое для Руси слово «солдаты» я в песне для Первого полка заменил на «гвардейцы». Вот и получалось, что Второму петь «гвардейцы, в путь, в путь, в путь» пока рановато. Не доросли ребятки, это звание еще заслужить надо, в бою себя показать, а они — кандидаты на сей почетный титул, не более.
Но
Годунова я предупредил, чтобы он об истинной цели моей поездки никому и ни под каким соусом, особенно Ксении. Однако моя белая лебедушка сама догадалась. Нет, даже не так — почуяла. И как я ни хорохорился, стоя у изголовья ее брата, где я с нею и распростился, как ни талдычил про какой-то месяц-полтора от силы (стану я долго возиться с этой сменой гарнизонов!), как ни старался перевести все в шутку, не получилось. Улыбнется, кусая губы, и, мгновенно посерьезнев, снова за свое:
— Но я ж чую: не то оно, таишь ты что-то.
Если б заплакала, мне б и то легче, но ведь крепилась. В черных глазищах чуть ли не половодье, а наружу ни-ни, сдерживалась. Только дрожащие пальцы волнение и выдавали. А видя, что ничего не помогает, про Ольховку напомнила. Мол, тогда еще тебе заповедала, все обскажи, а осьмушку, коя самая худая и страшная, утаи. Али забыл?
Вздохнул я и подумал, а вдруг у нее действительно душа от моей полуправды чуть успокоится. И «раскололся». Мол, оно и впрямь выеденного яйца не стоит. Подумаешь, привиделось мне, будто Сигизмунд науськал на Марию Владимировну несколько панов, которые в свою очередь собрали возле себя такую же шантрапу и подались с нею в Эстляндию. Во-первых, неизвестно, правда оно на самом деле или нет — мало ли чего приснится. А во-вторых, даже если оно на самом деле так, делов с ними на копейку. Босяки они, ей-ей, босяки. А у меня наоборот — орлы. И расстраиваться ни к чему. Вот посмотришь: придю, увидю, победю.
— Ну и на том благодарствую, — вздохнула она. — А про осьмушку я уж сама как-нибудь опосля. — И взгляд прицельный из-под густых ресниц на братца.
Понятно, у кого она ее выпытывать примется. Но за Федора я был спокоен — могила. И не потому, что стойкий, а просто добавить нечего — я ж ему тоже, про свое видение рассказывая, поведал ровно столько, сколько нынче Ксении. А для окончательного ее успокоения заявил, что все равно буду осторожен и очертя голову на рожон не полезу. И заторопился с уходом, смущенно попросив Федора отвернуться. Ох и надежное средство — смачный поцелуй в сахарные уста влепить. Не знаю, как кому, а меня в похожих ситуациях с Ксюшей он не раз выручал. Вот и сейчас помог: зарумянилась моя лебедушка, повеселела, даже улыбнулась легонько. Правда, с натугой, но выглядело естественно — с польским воробушком не сравнить.
Вот и чудненько. А теперь обнять Годунова, выслушать последнее напутствие беречь себя и возвернуться живым и здоровым и… Тут он замялся и развел руками:
— А что еще пожелать — и не ведаю.
— Ну-у, как потомку шкотских королей, лучше всего семь футов под килтом, — весело подсказал я, кивая на вошедшую с каким-то питьем Любаву и вгоняя ученика в краску, и твердо заявил: — Вдруг задержусь, а потому говорю заранее: прощевай, государь.
— И впрямь торопишься, — попрекнул он.