Битвы за корону. Прекрасная полячка
Шрифт:
— Это как? — насторожилась Марина.
Ага, сползла ухмылка с лица! То-то! А ясновельможному и невдомек — продолжает улыбаться. Ну-ну, сейчас мы и у тебя ее с лица сотрем.
— Полагаю, вы оба слыхали про гордиев узел? — осведомился я.
Они молча кивнули.
— Ну так вот, я собираюсь поступить подобно Александру Македонскому.
— Князь считает себя равным ему? — ядовито поинтересовалась Марина.
— Ни в коей мере, — заверил я. — Но ведь мне и не надо завоевывать персидскую державу. Достаточно полоснуть саблей по тому, что вы тут навязали. И поверьте, она
— Я не мыслю, что Дума… — начал Мнишек, но Марина, положив ему руку на плечо, остановила:
— Подождите, батюшка. Полагаю, нам сначала следует до конца выслушать князя. Итак, продолжайте, Федор Константинович.
— Да-да, — закивал ясновельможный. — Что за таинственный козырь?
— Имя моему козырному тузу — народ, — почти весело сообщил я и повторил: — Именно народ. Федор Борисович по своей наивности поверил вашему вранью, все так, но поверит ли московский люд? Думаю, его на мякине не проведешь. Так вот, в случае непринятия моего ультиматума на следующий день по Москве поползут слухи о том, что венчанная на русское царство Марина Юрьевна — безбожная латинка, продолжающая исповедовать свою поганую веру.
От последних слов яснейшую аж передернуло. Пришлось любезно пояснить, что сам я против католичества ничего не имею, но именно так именует русский народ латинян, а я лишь цитирую будущие высказывания московских людей. А помимо празднования Мариной Юрьевной католической Пасхи у меня есть и иные неоспоримые доказательства, связанные с самими обрядами замужества и венчания на царство. Думается, их сможет подтвердить любой священник, не говоря про епископов, митрополитов и патриарха.
Дочка с папой тревожно переглянулись. Ба-а, никак мой блеф сработал. Значит, было что-то такое, чего быть не должно, или наоборот — чего-то не было. Ну что ж, тем лучше, тем лучше.
— А что подразумевает ясновельможный князь под иными неоспоримыми доказательствами?
«У меня их пока нет, но я знаю, где их искать», — подумал я, а вслух ответил:
— Федору Борисовичу мне их излагать бесполезно. Я уже убедился, как лихо вы находите объяснения. А потому узнаете о них от… мятежников. Они их процитируют все до единого, прежде чем начнут убивать. А произойдет это примерно через три-четыре дня. И на сей раз никто не придет на помощь — ни стрельцы, кто бы ими ни командовал, ни тем паче мои гвардейцы. Думаю, Библию вы оба знаете прекрасно. — Я встал, прошелся к чаше с водой, стоящей на небольшом столике в углу, и произнес: — Так вот, в случае отказа принять мои условия мне остается… умыть руки. — И я занес их над чашей, вопросительно уставившись на отца и дочь.
— У нас еще есть верные люди, — пролепетал пан Мнишек, глядя на меня, но усы его, как своеобразный барометр, уже поникли, указывая на «пасмурно».
Я усмехнулся, понимая, кого он имеет в виду. Свита. Жолнеры. Ну-ну.
— А это мой дополнительный запасной козырь, — сказал я, погружая пальцы в чашу. — Думаю, ясновельможный пан сам знает, какая кара следует на Руси за воровство, а шляхтичи из свиты пана Станислава напроказили так, что дальше некуда. Если собрать все обвинения в кучу,
— А… если мы согласимся на твои требования? — задумчиво спросила Марина.
— Я добьюсь того, чтобы их выпустили, но с условием в двадцать четыре часа покинуть Москву. Тот, кого застанут в столице по истечении этого времени, будет считаться ослушником.
— Мы с батюшкой согласны.
— Но и это не все, — предупредил я. — Когда я стану ходатайствовать за них, меня непременно спросят, могу ли я обещать, что с их стороны такое не повторится впредь.
— Да! — одновременно выпалили оба.
— Нет! — отрезал я. — Ручаться за лихих польских гусар? Еще чего! Такого я никогда не стану делать. И тогда мне откажут. Но есть выход.
И я продиктовал условия: пан Станислав тоже уезжает в Речь Посполитую, прихватив с собой как свою свиту, так и всех жолнеров из свиты ясновельможного пана, за исключением десяти человек.
— Мы согласны и на это. Верно, батюшка?
Пан Мнишек растерянно уставился на дочь, но та уже не смотрела в его сторону. Повернув голову ко мне, она, усмехнувшись, ехидно заметила:
— Очевидно, пан князь не поверит мне на слово, а потому сейчас я принесу Библию и, положа на нее руку, клятвенно заверю, что выполню все требуемое.
И она действительно притащила Библию и, положив руку на книгу, произнесла нужную клятву. Я внимательно вслушивался в каждое слово, но никаких коварных уверток не обнаружил. Лишь гораздо позже я узнал, в чем скрывался ее подвох, но тогда, увы, я покинул царские палаты вполне удовлетворенный даденным обещанием.
А вот моя мысль о женитьбе Федора Марии Григорьевне пришлась не по душе.
— Молод он, — отрезала она.
Была мыслишка напугать ее Мариной Юрьевной, к которой ее сынишка неровно дышит, но я ее не стал озвучивать. Нехорошо получилось бы. Как ни крути, а такое попахивало предательством. Достаточно и того, что я действую за его спиной, а оно само по себе нехорошо. Кроме того, я был слишком успокоен клятвой яснейшей, а потому рассчитывал позже не спеша дожать свою будущую тещу — время позволяло.
Более того, спустя три дня мне продемонстрировали еще одно убедительное доказательство того, что Марина не собирается отказываться от своего обещания, хотя весьма тяготится им, ибо ко мне в качестве ходатая за яснейшую пришел весьма необычный гость…
Глава 32
ИЕЗУИТ
— Вот, — смущенно представил своего спутника Николай де Мелло. — Я не забыл обещанное князю и привел человека, могущего рассказать о заокеанских землях много больше меня.
Августинец и впрямь задержался ненадолго, покинув мой дом буквально через пять минут, а может, и раньше, и мы остались наедине с Андреем Лавицким, успевшим отпустить, очевидно для маскировки, здоровенную бороду и напялившим на грудь крест, чтоб ничем не отличаться от православных монахов. Синие глаза взирали на меня с эдаким наивным простодушием и искренней радостью, но я не обольщался. Иезуит, он и в Африке иезуит.