Блеск и нищета шпионажа
Шрифт:
Но все это было потом, а тогда мы пили скотч в ЦДЛ и делали это совсем не по-английски, что, по-видимому, и вылилось в приглашение погостить у писателя на брегах сурового моря близ Панзанса. Признаться, тогда я подумал, что это пресловутая английская вежливость, нечто вроде «вы удивительно хорошо выглядите» (на самом деле напоминаете заезженную клячу), и когда я на следующий год очутился в Лондоне и позвонил ему домой, то совсем не ожидал услышать подтверждения приглашения.
Ехал я на электричке целых четыре часа, и вот конечная точка — Панзанс, милый курортный городок на западном побережье Альбиона.
Уже на перроне я увидел высокую фигуру маститого автора, который радостно меня приветствовал, посадил в «лендро-вер», рассчитанный на пересеченную местность, и повез в свою обитель, состоявшую из двух двухэтажных домов: один — хозяйский, другой — для гостей. Все предельно просто, уютно, без излишеств, которые помрачают ум бедным интеллигентам, созерцающим подмосковные дачи наших внезапных банкиров, неподкупных госслужащих, директоров овощебаз и прочих выдающихся личностей. Дома высились на каменистом холме, внизу хмурилось серо-зеленое море, видимо, недовольное визитом бывшего чекиста, из окна гостевого дома виднелась ограда из колючей проволоки, как бы намекающая на мое будущее.
Вопрос о назначении проволоки мучит меня до сих пор, мог спросить у хозяина, но почему-то засмущался.
Джон отдал мне на откуп весь гостевой дом, я тут же начал все осматривать и обнюхивать, прежде всего холодильник, который оказался битком набитым пищепродуктами (о, как все мы любим халяву!) и — nota bene! — бутылками Puilly fume, моим любимым французским вином.
Откуда он знает эту мою слабость? Не из досье ли английской разведки? (Что там еще написано?) Потом вспомнил, что раскрыл свою привязанность сам, вкушая «Тичерс» в ЦДЛ, — все-таки у разведчиков блестящая память на детали, хотя, возможно, о самом главном за бутылкой они забывают.
В тот же вечер имел место быть теплый ужин, приготовленный очень английской Джейн, супругой и голубой мечтой любого писателя, закрывающей мужа грудью от любых посягательств на его драгоценное время, не говоря уже о секретарской и другой технической работе.
Постепенно я понял, что оказался гостем трудоголика, который после прогулки с собакой садится за письменный стол в шесть утра и пишет от руки (!) до самого ланча, а то и позже, жена тем временем перепечатывает на компьютере плоды предыдущего дня и дает ему на доработку.
Ритм жизни — напряженный, раз в два года Ле Карре считает необходимым выпустить один роман, это обеспечивает ему постоянный свет рампы: первый год читают роман в переплете, второй год в обложке, а затем уже на подходе и новый роман.
Параллельно идут фильмы, сделанные по его книгам, иногда он выступает в печати и очень редко дает интервью. Именно поэтому он один из немногих писателей в мире, живущих лишь на доходы от своих сочинений, наша пишущая братия уже начинает это слабо осознавать, хотя некоторые и рассчитывают безбедно жить на букеровские и антибукеровские премии.
Хозяин был гостеприимен и пообещал показать мне Корнуолл, хотя извинился, что раньше трех часов от трудов он оторваться не может, таков режим дня, впрочем, по утрам роль экскурсовода может взять на себя Джейн.
Я рассыпался в благодарностях и заметил, что люблю выпить рано утром бутылку водки и поговорить по душам. Лицо писателя на миг застыло, видимо, он представил пьяного полковника (возможно даже в шелковых офицерских кальсонах), который ломится к нему в кабинет, разрушая хрупкое творческое настроение. Впрочем, знаменитое чувство англосаксонского юмора тут же одержало верх над секундной растерянностью.
Трапезу мы завершили к одиннадцати часам (а ведь так хотелось покайфовать часиков до четырех!), хозяин любезно довел меня до дома и оставил наедине с Puilly fume, в компании которой я постепенно забыл о содержании наших философских бесед.
И правильно сделал: писателя надо читать, а не вылавливать мысли, оброненные за ужином или за рулем автомобиля.
Ле Карре не склонен вещать, зато он легко общается и радуется сиюминутному, не упуская главного (это я видел по его порой отстраненному взгляду): на пустую голову утром работать не садятся, мясо слов, облепляющее позвоночник сюжета, готовится впрок, каждая удачная фраза, каждый поворот — это результат и прожитого часа, и одного дня, и всей жизни.
За эти дни на «лендровере» мы осмотрели все достопримечательности Корнуолла. Заехали и к друзьям-соседям: художнику, пишущему в Египте и других живописных местах, а потом сбывающему свои полотна в Англии, и к бывшему контрразведчику, а ныне 75-летнему холостяку, редактору журнала о садоводстве и до сих пор любимцу дам…
Что же такое Джон Ле Карре?
Подобно Митричу, покаравшему Васисуалия Лоханкина за невыключение света в клозете, я в гимназиях не обучался и бесхитростно делю книги на хорошие и плохие, не ломая голову над премудростями жанра.
Так вот: Джон Ле Карре — это автор хороших книг.
В них и политика, и борьба амбиций, и любовь, и предательство, и смех, и ненависть, и вереницы сочных характеров. И во всех романах — неприглядный образ нашего мира, сорвавшегося с якоря и дрейфующего без компаса морали.
И самое главное: Джон Ле Карре — настоящий романтик, который верит в любовь, дружбу, порядочность, силу ума, величие души, в этом смысле он старомоден, как Диккенс или Тургенев, и слава богу! — ведь столько развелось чернушни-ков! Взять хотя бы наши идиотские детективы и триллеры!
Писатель суров и независим в своих суждениях и с одинаковой силой крушит и «левых», и «правых», и красных, и белых, и своих, и чужих.
Он одинок, и от этого ему грустно.
Ким Филби
«О, мученики догмата, вы тоже жертвы века!»
Когда в 1974 году я был призван на пепелище английского направления, догорающее после невиданной в истории высылки 105 советских дипломатов и разведчиков из Англии, то на авансцену сразу же выполз актуальный вопрос: что делать?