Близнецы-тираны
Шрифт:
Это чертовски злит меня, хотя я не имею на это права. Меня сводит с ума, что он дает мне деньги, когда знает, что у меня их более чем достаточно, и они так же его и Паркера, как и мои.
Меня еще больше сводит с ума то, что он искал меня для этого, а не чтобы извиниться. Не пытаться вернуть меня обратно, а чтобы отдать мне эти его кровные деньги и притвориться, что между нами все кончено, он выполнил свою работу, потому что это именно то, что он делает, очищает свою совесть, а потом уходит. К черту семью. К черту тот факт, что мы занимались любовью, и я знаю, что он что-то почувствовал, так же, как и я. К черту его невысказанные
— Спасибо, но нет, спасибо, Кейд, — холодно говорю я и смотрю ему прямо в его разбитые глаза. Там я вижу надежду, незаданный вопрос, он умоляет меня простить его, чтобы все стало лучше. Но я всю свою жизнь старалась сделать его лучше, с меня хватит.
Прощай, невинная Июньская бабочка.
Привет, Джун, блядь, Уайлдфокс.
— Увидимся, — злобно говорю я, разворачиваясь, чтобы уйти. Но я передумываю, поворачиваюсь и кладу руки на стол, глядя ему прямо в глаза. — Просто чтобы ты знал? — Невинно говорю я. — В конце концов, Паркер не так уж и похож на тебя.
Мой взгляд скользит по его телу.
— Он трахается лучше, чем ты когда-либо будешь, — вру я. Решив его судьбу. И я не жду, пока он сломается, потому что я достаточно сломлена за нас обоих. Я ухожу с высоко поднятой головой, и мое сердце, разорванное в клочья, лежит у моих ног.
Я провожу весь день на работе, и к тому времени, когда на улице темнеет, я удивляюсь, как мне вообще удалось это сделать. Меня трясет по дороге домой, а когда я захожу в дом, то едва могу стоять. Я съеживаюсь на барном стуле в кухне и думаю о Паркере. Несколько недель ему было весело на работе, но оправдания уже начинают слетать с его языка. Он устал, у него похмелье, внезапно появилось вдохновение рисовать, все, что угодно, лишь бы отвлечься от этого занятия. И мне чертовски больно осознавать, что в словах Кейда есть доля правды. Может быть, Паркер действительно не может позаботиться о себе.
По той или иной причине Паркер не приходит искать меня, и я чувствую себя более одинокой, чем когда-либо. Но потом у меня мелькает мимолетная мысль. Я могла бы пойти на чердак прямо сейчас и посмотреть на его картину. И почему-то эта простая мысль заставляет меня чувствовать себя лучше. Например, то, что Паркер видит во мне то, что может отрицать тот факт, что я бессердечная сука.
Так что я делаю именно это.
Я на цыпочках поднимаюсь на чердак, точно зная, куда ступить, после многих лет, проведенных здесь со сводными братьями. Ступеньки не скрипят, и я поднимаюсь наверх, осторожно открывая дверь с защелкой, когда подхожу к ней. Она издает тихий звук, и я съеживаюсь, ожидая, что Паркер выскочит из своей комнаты. Но ничего не происходит. Я слегка улыбаюсь и, наконец, поднимаюсь наверх, пока не оказываюсь в комнате.
Потолок скошенный, окна тёмные, и это так отличается от того дня, когда он рисовал меня здесь. Здесь темно, и мрачно, и немного страшно. У меня от этого мурашки бегут по коже, но я не собираюсь сейчас отступать. Мои глаза находят картину Паркера, накрытую белой простыней, и я подхожу к ней. Я колеблюсь лишь мгновение, зная, что он не хотел бы, чтобы я на это смотрела. Но потом я срываю простыню. И пристально смотрю.
Вот я, нарисованная прекрасной акварелью, мои волосы темные, как ночь, чернильно-черные, мои голубые глаза сияют, как сапфиры. Но мой рот странно искривлен, как и мои руки. И я не лежу
Паркер изобразил меня с выражением такой глубокой печали и боли, что мне больно даже просто смотреть на это. Мой халат разорван посередине, но вместо того, чтобы обнажить мою грудь, там зияет кровавая дыра, обнажающая мою грудь. Поводок тянется от моей шеи к руке, тянущей меня за собой, и я знаю, что это его рука.
Паркер считает себя невменяемым кукловодом. А я — игрушка на веревочках, которой он сейчас управляет.
Прийти сюда было ошибкой.
Я несусь вниз по лестнице так быстро, что чуть не спотыкаюсь о собственные ноги. Мое сердце колотится, мысли разбегаются. И впервые за много лет я вспоминаю ночник, который мне всегда приходилось включать по ночам, чтобы не мучили кошмары. Я думаю, что сегодня я тоже оставлю его включенным…
И запру дверь своей спальни. Дважды.
Глава 21
Паркер
2 года назад
Я привел своих родителей, Джун и Кейда в гостиную. Мой подарок для отца и мачехи был повешен над камином, пока мы ужинали, о чем я договорился с экономкой. Теперь он висел на стене, величественный, огромный и впечатляющий. Даже я был ошеломлен тем, что я создал.
— Вот он, — гордо объявил я, глаза озорно блестели, когда я повернулся к ним лицом. — Я нарисовал семейный портрет нас пятерых в качестве подарка к вашей годовщине. Надеюсь, вам понравится.
Я наблюдал за выражением их лиц. Рейчел, восхищенная и ликующая. Кейд, немного удивленный, но впечатленный тем, что я сделал. Джун в восторге. И мой отец, который смотрел прямо на меня, стиснув зубы. Но он ничего не мог сделать, чтобы изменить то, что я сделал. Доказательство, блядь, было прямо там, на холсте.
Наши родители стояли на заднем плане, гордо глядя на нас троих сверху вниз. Перед папой сидел Кейд, ухмыляясь в своей мрачной манере. А перед Рейчел сидел я с ухмылкой, мои глаза обращены к Джун, которая расположилась у меня на коленях, устроившись на них, как она привыкла.
— Что вы об этом думаете? — Спросил я, и мое сердце пропустило удар, когда я понял, что прошла почти минута, а никто из них еще не сказал ни слова. — Я действительно надеюсь, что вам это понравилось. У меня на это ушла целая вечность.
— Это потрясающе! — Рейчел заключила меня в объятия. — Абсолютное совершенство. Так красиво!
— Отличная работа, чувак. — Мой близнец похлопал меня по спине, а Джун кивнула и присоединилась к его похвале, тоже обняв меня.
Единственным человеком, который остался, был папа, и по одному только выражению его лица я мог сказать, что он был зол на меня. Идеально, в этом и был весь мой план.
— Паркер, — рявкнул он. — В мой кабинет. Живо.
Остальные смотрели широко раскрытыми глазами, как он повел меня вверх по лестнице в свой кабинет. Папа запер за нами дверь, и я сел перед его столом, удобно потягиваясь, пока он ходил по комнате с выражением чистой ярости на лице.
— Я не знаю, о чем, черт возьми, ты думал, рисуя Джун таким образом, — сказал он мне разъяренным тоном. — Сидя у тебя на колене… Ради всего святого, ей девятнадцать. Слишком взрослая, чтобы сидеть так. Ты вкладываешь идеи в ее голову. Ты заставишь ее думать, что она тебе нравится.