Близнецы-тираны
Шрифт:
Я отбрасываю контроллер в сторону и стону, проводя пальцами по волосам.
— Джун, почему мы не можем просто повеселиться вместе?
— Потому что это не то, чего хотели бы мама и Марк, — бормочет она. "Wildfox Miller Inc.
– семейная компания, и ты это знаешь.
— И что? — Усмехаюсь я. — Их больше нет рядом, не так ли? Они не могут командовать из долбаной могилы.
— Паркер! — Она выглядит такой чертовски шокированной, что я громко смеюсь. — Как ты можешь так о них говорить?
Я
— Это в прошлом, сестренка. Нет смысла зацикливаться на этих вещах.
— Это неправильно, — бормочет она.
— Не правильно?
— Нет. — Она скрещивает руки на груди. — Это неправильно, как ты себя ведешь. Моя мама любила тебя.
— Я знаю, что она любила меня.
— Как и твой отец. — Я могу только посмеяться над этим, и она качает головой с грустью и недоверием. — Посмотри на себя, Паркер. Что бы подумал твой отец, если бы увидел тебя сейчас?
Я убеждаю себя, что Джун не в курсе, что это больная тема для меня, но красный туман все еще опускается, и прежде чем я могу остановить себя, я вскакиваю и приближаюсь к ней. Она делает шаг назад, удивленная моей внезапной враждебностью.
— Ты ничего не знаешь о моем отце, — холодно говорю я ей. — Тогда ты была всего лишь ребенком. Ты ничего не знала.
— Например, что он любил тебя и Кейда больше, чем себя? — Спрашивает она. — Что он делал все, чтобы о тебе позаботились?
— Ты так сильно ошибаешься, — рычу я. — Ты ни хрена не понимаешь, Джун.
— Например?
— О чем говоришь! — Ору я. — Ты не знала его так, как я. Не знала, на что он был способен.
— Он был просто семьянином, который…
— Это действительно то, что ты, блядь, думаешь, сестренка? — На этот раз, когда ее прозвище срывается с моих губ, оно наполнено ядом. — Ты была его невинной маленькой девочкой, а Кейд был блудным сыном. Но не я. Он ненавидел меня. Он думал, что сможет изменить меня. Ну, он блядь ошибался.
— Что, черт возьми, ты имеешь в виду? — Шепчет Джун. — О чем ты говоришь?
— Вот о чём, Джун! — Я хватаю свой серый V-образный вырез и срываю его с себя. Я так зол, что он рвётся одним движением посередине. И тогда она видит это, видит, какой я на самом деле.
Моя грудь покрыта шрамами от его побоев. Я до сих пор помню жжение его кожаного ремня, когда он бил меня снова и снова. Кровь стекала по моей груди. Он говорил мне, что шрамы послужат напоминанием обо всем плохом дерьме, которое я натворил в своей жизни. Предупреждение. Молчаливый сувенир о нем. Навсегда.
— Паркер, я…
— Посмотри на меня, — требую я, и она смотрит. Ее глаза расширяются от ужаса, когда она рассматривает шрам за шрамом. — Посмотри, что он делал со мной, когда никто из вас не замечал.
Она выглядит такой бледной, я думаю, ее сейчас вырвет. Ее дрожащие пальцы тянутся, останавливаясь на
— Марк сделал это с тобой?
Я киваю. У меня нет сил, говорить прямо сейчас. Джун тяжело сглатывает, ее глаза находят мои, когда она начинает качать головой.
— Нет, нет, это невозможно.
— Что? — Я пристально смотрю на нее. — Ты мне не веришь?
— Марк никогда бы этого не сделал. — Она говорит так уверенно, что я сам почти верю ей. Но мои воспоминания не лгут.
— Ты должна мне поверить. — Теперь я кажусь отчаявшимся, карабкающимся, хватающимся за гребаную соломинку. — Джун. Он избивал меня. С гребаных семнадцати лет он бил меня каждый день.
— Нет, — шепчет она. — Он не стал бы…
— Джун. — Я пытаюсь схватить ее за руку, когда она отстраняется, но она вырывает ее из моей хватки. — Пожалуйста, Джун. Послушай меня. Позволь мне рассказать правду. Всю правду.
Вместо этого она фокусирует свои глаза на моих и шепчет:
— Я даже больше не знаю тебя.
С этими словами она выходит из гостиной, а я застываю посреди нее. Дверь ее спальни захлопывается за ней. Моя голова раскалывается, как и мое гребаное сердце. Я не могу поверить в ее предательство, не могу поверить, что она встала на сторону отца, а не на мою. В самых смелых своих мечтах, когда я думал о том, чтобы рассказать Джун правду, я никогда не думал, что она будет это отрицать. Но это именно то, что она сделала.
Гнев заставляет меня сжимать руки в кулаки. Но это другой вид гнева. Не та взрывная сторона, к которой я привык. Нет, это манипуляция, медлительность, желание причинить кому-то боль, гнев, который убивает. Тот, который дал моему отцу неправильное лекарство, зная, что это убьет его.
Джун всю ночь сидит взаперти в своей комнате. Я не тороплюсь, приношу свои принадлежности для рисования вместе с высокой лестницей и складываю их перед камином, где все еще висит наш семейный портрет. Я смешиваю самый яркий оттенок красного, какой только могу, и поднимаюсь по лестнице. Стоя там, так близко к тем лицам, которые я когда-то так хорошо знал, я задаюсь вопросом, есть ли у меня способ простить отца за то, что он сделал, теперь, когда он ушел навсегда.
Я помню жало ремня. Боль. Шрамы. Кровь.
Нет.
Никогда.
Я, блядь, никогда его не прощу, живого или мертвого.
Тогда я выцарапываю ему глаза, и Рейчел тоже. Мне насрать на то, что я повредил дорогую раму, или картину, или гребаную стену. Я полосую по рисунку ножом. Я брызгаю красной краской нам на лица. Я оставляю без внимания только Джун. Оставляя ее невинной, незапятнанной и красивой.
Она не останется такой надолго.
Глава 22
Джун