Бог не играет в кости
Шрифт:
– Сам поведешь? – спросил Голубцов.
– Могу и сам.
– Нет уж, лучше пусть линейный экипаж. Сколько там душ? Пять, если не ошибаюсь?
– Так точно, пятеро. Но если надо и шестого взять может. Не тесно.
– Лобовая броня?
– Семьдесят пять миллиметров.
– Ого! Сколько у тебя таких богатырей?
– Да смешно сказать – всего три. Всех «климов» больше сотни передали Хацкилевичу. А нам так, на развод, что ли?
– Порешаем этот вопрос.
Взревев пятисотсильным движком во всю мочь своих двенадцати цилиндров, танк плавно двинулся вперед, перекатывая широкие гусеницы на катках. Выбрасывая сизо-синий дымок, он легко для такой туши развернулся на месте и выехал из ворот парка. Генеральская «эмка» двинулась за ним.
– На директрису пока не выпускаем, до нее семь километров. Обучаем экипажи в пригородной зоне, в основном по ночам. А ночное вождение самое трудное.
– Секретность соблюдаете?
– Так точно.
– Секретность дело святое. Но и стрелять надо уметь.
– Упражнения отстреливаем пока на Т-26. Наводчики у нас хорошие, заряжающие тоже не сплошают. Для себя растим.
Налюбовавшись маневрами стального исполина, генералы отбыли в столовую на обед, рассуждая по пути о главной слабости КВ-1 – о его трансмиссии: пятиступенчатой коробки. передач, планетарных бортовых механизмов, многодисковых фрикционов и ленточных тормозов…
– Все приводы механические, тяжелые в управлении, – подтверждал их выводы Никифоров. – Трансмиссия – это, увы, ахиллесова пята всех «климов».
Но за хорошо накрытым столом с польским бигосом, деревенской колбасой, салом, и, конечно же, с «бронетанковым борщом» под местную «зубровочку», технические темы сменились на охотничьи байки, за столом сошлись трое заядлых охотников – Голубцов, Ахлюстин и Никифоров… Удивляли друг друга бывальщиной, пока Дубровский не посмотрел на часы.
– Ого! Как бы нам на концерт не опоздать!
– Не опоздаем. Без нас не начнут, – успокоил его Ахлюстин, но вскоре поднялся и пригласил всех на Замковую гору.
На Замковой горе – плосковерхом холме, густо поросшем буйными травами, танкисты соорудили нечто вроде эстрадной площадки – из тех самых горбылей, из которых были построены боксы, только задрапированных кумачом. На арке, сбитой из тесовых досок, красовался портрет Вождя, увитый лентами и рюшами, чуть ниже шел транспарант: «От Белостока до Владивостока лети наша песня широко-широко!». Еще ниже и помельче шел другой лозунг: «К обороне приступают для того, чтобы подготовить наступление. Маршал Советского Союза Тимошенко».
Здесь, под открытым небом, уже собрались бойцы-танкисты, пришли и горожане, праздные по случаю субботы. Высоким гостям поставили венские стулья, доставленные из графских апартаментов. Всем действом руководил бедовый старшина, который то подгонял хористов, то проверял динамики, то совещался накоротке с начальником политотдела дивизии приземистым лысым старшим батальонным комиссаром. Старшина же и открыл концерт стихами Маяковского:
– Отечество славлю, которое есть.Но трижды, которое будет…Потом грянул хор: «Широка страна моя родная!..»
Среди хористов Голубцов заметил несколько миловидных девчат в военной форме. Юбки защитного цвета смотрелись на них не хуже бальных платьев.
Затем вышел с баяном старшина и чистым звонким голосом завел песню на злобу дня:
Три танкиста, три веселых друга,Экипаж машины боевой…Герои песни – экипажи боевых машин – гулко хлопали ему огрубелыми от тяжелого железа ладонями.
– Это наш главный артист и режиссер, – пояснил Никифоров командарму, – старшина Кукура. Боевой парень, с японцами на Халхин-Голе воевал… А поет – сами слышите! Лемешев отдыхает.
После «Трех танкистов» старшина Кукура взял в руки гитару и проникновенно завел украинскую песню:
Дывлюсь я на нэбо тай думку гадаю:Чому я нэ сокiл, чому нэ лiтаю?Песня, словно бальзам легла на сердце, но нечаянно напомнила о «небесных» ЧП с немецкими самолетами, и мысли ушли в сторону.
Чому менi, Боже, ти крыла не дав?Я б зэмлю покинув i в нэбо злiтал…Глаза у многих слушателей повлажнели. Даже «Одихмантьев сын» Ахлюстин помягчел и растроганно подпевал солисту вполголоса.
Баянист отошел в сторонку и от души рванул меха баяна. Под лихую «молдавеняску» выскочили на сцену трое девчат и трое парней, успевших переодеться в молдавские наряды. Голубцов не сводил глаз с высокой чернявой дивчины, которая кружилась так, что легкие цветастые подолы превращались в карусели, высоко открывая красивые ноги.
– Кто такая? – спросил Голубцов у Ахлюстина.
– Младший лейтенант Черничкина. Начальник станции голубиной связи.
– Глубинной?
– Голубиной. У нас в управлении голубиная почта есть. В том году еще прислали. Говорят, голуби – самая скрытная связь.
– Ну, ну… На голубей надейтесь, а про радио не забывайте.
– И с радио у нас тоже все в порядке.
Отгремел веселый танец, и снова вышел певец со старшинской «пилой» в черных петлицах – утвердился посреди сцены и высоко повел, как бы забыв про баян:
Не для меня придет весна,Не для меня Буг разольется…И сердце радостно забьетсяВ порыве чувств не для меня!Когда же под пальцами музыканта взрыдал баян, у Голубцова защемило сердце. Сколько раз слышал он эту песню, но так отчаянно, горестно, как бы провидчески никто ее не исполнял. Да еще Дон на Буг заменил – в самую болевую точку попал.
– Слушай, – снова повернулся он к Ахлюстину, – отдай мне этого старшину. Ему в армейском ансамбле петь, а не… – Константин Дмитриевич с трудом удержался, чтобы не произнести, – «на этих задрипанных подмостках». Но удержался.
– Не отдам, – сказал Ахлюстин. – Самим нужен. Он у меня во всем корпусе один такой голосистый. И на все руки мастер.
Концерт удался на славу. А потом, в продолжение праздника, объявили танцы, и духовой оркестр 13-го механизированного корпуса заиграл плавные «Амурские волны». Старшина Кукура, распорядитель «бала», объявил «белый танец». Женщин было немного. Но самая красивая из них – младший лейтенант Черничкина – смело подошла к Голубцову и пригласила его. Голубцов владел искусством танца еще со времен училища прапорщиков, и потому повел девушку уверенно да еще со староофицерским шиком.