Большая книга стихов

Липкин Семен Израилевич

1969

ПТИЦЫ ПОЮТ

Душа не есть нутро, А рев и рык — не слово, А слово есть добро, И слова нет у злого. Но если предаем Себя любви и муке, Становятся добром Неведомые звуки. Так, в роще, где с утра Сумерничают ели, Запели вдруг вчера Две птицы. Как запели! Им не даны слова, Но так они певучи — Два слабых существа, — Что истиной созвучий, Сквозь утренний туман, Всю душу мне пронзили И первый мой обман, И первых строк бессилье, И

то, чем стала ты, — Мой свет, судьба и горе, И жажда правоты С самим собой в раздоре.

1969

"Как ты много курила!.."

* * *

Как ты много курила! Был бессвязен рассказ. Ты, в слезах, говорила То о нем, то о нас. Одинокие тучки Тихо шли за окном. Ты тряслась, как в трясучке, На диване чужом. Комнатенку мы сняли, Заплатили вперед, Не сказали, но знали, Что разлука придет, Что на лифте взберется На десятый этаж, И во всем разберется, И себя ты предашь, И со мною не споря, Никого не виня, С беспощадностью горя Ты уйдешь от меня.

1969

УЗНАВАНИЕ

Подумал я, взглянув на белый куст, Что в белизне скрывается Ормузд: Когда рукой смахнул я снег с ветвей, Блеснули две звезды из-под бровей. Подумал я, что тихая сосна В молитвенный восторг погружена: Когда рукой с нее смахнул я снег, Услышал я твой простодушный смех. Я узнаю во всем твои черты. Так что же в мире ты и что не ты? Все, что не ты, — не я и не мое, Ненебо, неземля, небытие, А все, что ты, — и я, и ты во мне, И мир внутри меня, и мир вовне.

1969

ЗАКАТ В АПРЕЛЕ

Пред вечным днем я опускаю вежды.

Баратынский

Был он времени приспешник, С ним буянил заодно, А теперь утихомирился, — Сквозь безлиственный орешник, Как раскаявшийся грешник, Грустный день глядит в окно. Травяные смолкли речи, Призадумались стволы, Запылав, закат расширился, И уносится далече, Исцеляя от увечий, Запах почвы и смолы. Пусть тревоги вековые — Наш сверкающий удел, А кошелки мать-и-мачехи, Золотисто-огневые, Раскрываются впервые, И впервые мир запел. Снова жгучего прозренья Над землей простерта сень, Каин, Авель — снова мальчики, Но в предчувствии боренья Заурядный день творенья Вновь горит, как первый день.

1969

НА ЧУЖОЙ КВАРТИРЕ

Не видел сам, но мне сказали, Что, уведя за косогор, Цыганку старую связали И рядом развели костер. Туман одел передовую И ту песчаную дугу, Где оборотни жгли живую На том, не нашем берегу. А я, покуда мой начальник Направился в политотдел, Пошел к тебе сквозь низкий тальник, Который за ночь поредел. В избе, в больничном отделенье, Черно смотрели образа, И ты в счастливом удивленье Раскрыла длинные, оленьи, С печальным пламенем глаза. Мы шли по тихому Заволжью, И с наступленьем темноты Костер казался грубой ложью, А правдой — только я и ты. Но разве не одной вязанкой Мы, люди, стали с давних пор? Не ты ли той была цыганкой? Не я ль взошел на тот костер? Не на меня ль ложится в мире За все, чем болен он, — вина? Мы оба на чужой квартире, В окне — луна, в окне — война.

1969

СТРАХ

Поднимается ранний туман Над железом загрезивших крыш, Или то не туман, а дурман, От которого странно грустишь? Ты и шагу не можешь ступить, Чтоб на лавочку сесть у окна, — Или хочется что-то забыть, А для этого память нужна? Иль вселенной провидишь ты крах И боишься остаться одна, Иль божественный чувствуешь страх, А для этого смелость нужна? Все погибнет — и правда, и ложь — В наступающем небытии, Но боишься, что ты не умрешь, Ибо гибели нет для любви.

1969

ЮЖНЫЕ ЦЕРКВИ

Есть Углич и Суздаль, Чьи храмы прославлены, Полно ли там, пусто ль, — А в вечность оправлены. Как музыка рощи, Их многоголосие… Есть церкви попроще У нас, в Новороссии. Не блещут нарядом, Как мазанки — синие, С базарами рядом Те южные скинии. Их камни в тумане Предутреннем нежатся, И в карты цыгане За садиком режутся. Как снасть рыболова, Как труд виноградаря, Здесь движется слово, Лаская и радуя. И нет здесь ни древа Царей и ни древности, — Лишь святость напева, Лишь воздух душевности. И лирника лира Жужжит, сердцу близкая, И пахнет не мирра — Трава киммерийская.

1969

СУД

Понимая свое значенье, Но тщеславием не греша, В предварительном заключенье Умирает во мне душа. Умирает, и нет ей дела До кощунственного ума. Но когда ж разверзнется тело — Государственная тюрьма? Производится ли дознанье, Не дают ли ей передач, — Помогает ей жить сознанье, Что по ней есть печаль и плач, Что прекрасен многоголосый Мир зеленый и голубой… Но идут ночные допросы, Продолжается мордобой, И пора из тюрьмы телесной Ей на волю выйти в гробу. Что решит Судия небесный? Как устроит ее судьбу? Дальше ада, но ближе рая Возвышается перевал. Кто же к мертвой душе воззвал? "Это Я по тебе, родная, Горько плакал и тосковал".

1969

В НАЧАЛЕ ПОРЫ

Если верить молве, — Мы в начале поры безотрадной. Снег на южной траве, На засохшей лозе виноградной, На моей голове. Днем тепло и светло, Небеса поразительно сини, Но сверлит как сверло Мысль о долгой и скудной пустыне, На душе тяжело. И черны вечера, И утра наливаются мутью. Плоть моя — кожура. Но чего же я жду всею сутью, Всею болью ядра?

1969

ПОДОБИЕ

И снова день, самовлюбленный спорщик, Вскипает в суете сует, И снова тень, как некий заговорщик, Тревожно прячет зыбкий след, Вновь над прудом склонился клен-картежник, В воде двоится лист-валет… Да постыдись ты наконец, художник, С предметом сравнивать предмет! Тому, кто помышляет о посеве, В подобье надобности нет, Как матери, носящей семя в чреве, Не нужен первенца портрет.