Большая книга стихов

Липкин Семен Израилевич

1966

ПУСТОТА

Мы знаем, что судьба просеет Живущее сквозь решето, Но жалок тот, кто сожалеет, Что превращается в ничто. Не стал ничтожным ни единый, Хотя пустеют все места: Затем и делают кувшины, Чтобы была в них пустота.

1966

ДВЕ ЕЛИ

В лесу, где сено косят зимники, Где ведомственный детский сад Шумит впопад и невпопад, Как схиму скинувшие схимники, Две ели на холме стоят. Одна мне кажется угрюмее И неуверенней в себе. В ее игольчатой резьбе Трепещет светлое безумие, Как

тихий каганец в избе. Другая, если к ней притащатся Лягушка или муравей, Внезапно станет веселей. Певунья, нянюшка, рассказчица, Сдается мне, погибли в ней. Когда же мысль сосредоточится На главном, истинном, живом, — Они ко мне всем существом Потянутся, и так мне хочется И думать, и молчать втроем.

1966

ПРОИСШЕСТВИЕ

От надоедливой поделки Глаза случайно оторвав, Я встретился с глазами белки, От зноя смуглой, как зуав. Зачем же бронзовое тельце Затрепетало, устрашась? Ужель она во мне, в умельце, Врага увидела сейчас? Вот прыгнула, легко и ловко Воздушный воздвигая мост. Исчезла узкая головка И щегольской, но бедный хвост. Я ждал ее — и я дождался, Мы с нею свиделись опять. В ней некий трепет утверждался, Мешал ей жить, мешал дышать. Как бы хотел отнять способность Взвиваться со ствола на ствол, И эту горькую подробность В зрачках застывших я прочел. Два дня со мной играла в прятки, А утром, мимо проходя, Сосед ее увидел в кадке, Наполненной водой дождя. Так умереть, так неумело Таить и обнажить следы… И только шкурка покраснела От ржавой дождевой воды.

1966

СВИРЕЛЬ ПАСТУХА

В горах, где под покровом снега Сокрыты, может быть, следы Сюда приставшего ковчега, Что врезался в гранит гряды, Где, может быть, таят вершины Гнездовье допотопных птиц, — Есть электронные машины И ускорители частиц. А ниже, где окаменели Преданья, где хребты молчат, Пастух играет на свирели, Как много тысяч лет назад. Познавшие законы квантов И с новым связанные днем, Скажи, глазами ли гигантов Теперь на мир смотреть начнем? Напевом нежным и горячим Потрясены верхи громад, И мы с пастушьей дудкой плачем, Как много тысяч лет назад.

1967

У МАГАЗИНА

Квартал на дальнем западе столицы, Где с деревенским щебетаньем птицы На вывеску садятся торопливо, Заметив, что вернулись продавщицы С обеденного перерыва. В тени, у обувного магазина, — Свиданье: грустный, пожилой мужчина С букетиками ландышей в газете И та, кто виновато и невинно Сияет в летнем, жгучем свете. О робость красоты сорокалетней, Тяжелый, жаркий блеск лазури летней, И вечный торг, и скудные обновы, О торжество над бытом и над сплетней Прасущества, первоосновы!

1967

"Еще дыханье суеты…"

* * *

Еще дыханье суеты Тебя в то утро не коснулось, Еще от сна ты не очнулась, Когда глаза открыла ты — С таким провидящим блистаньем, С таким забвением тревог, Как будто замечтался Бог Над незнакомым мирозданьем. Склонясь, я над тобой стою И, тем блистанием палимый, Вопрос, ликуя, задаю: — Какие новости в раю? Что пели ночью серафимы?

1967

ЛЮБОВЬ

Нас делает гончар; подобны мы сосуду…

Кабир

Из

глины создал женщину гончар. Все части оказались соразмерны. Глядела глина карим взглядом серны, Но этот взгляд умельца огорчал: Был дик и тускл его звериный трепет. И ярость охватила гончара: Ужели и сегодня, как вчера, Он жалкий образ, а не душу лепит? Казалось, подтверждали мастерство Чело и шея, руки, ноги, груди, Но сущности не видел он в сосуде, А только глиняное существо. И вдунул он в растерянности чудной Свое отчаянье в ее уста, Как бы страшась, чтоб эта пустота Не стала пустотою обоюдной. Тогда наполнил глину странный свет, Но чем он был? Сиянием страданья? Иль вспыхнувшим предвестьем увяданья, Которому предшествует расцвет? И гончара пронзило озаренье, И он упал с пылающим лицом. Не он, — она была его творцом, И душу он обрел, — ее творенье.

1967

НОЧИ В ЛЕСУ

В этом лесу запрещается рубка. Днем тишина по-крестьянски важна. Здесь невозможна была б душегубка. Кажется, — здесь неизвестна война. Но по ночам разгораются страсти. Сбросив личину смиренного дня, Сосны стоят, как военные части, Ели враждуют, не зная меня. Я же хочу в этот лес-заповедник, Где глубока заснеженная падь, Не как идущий в народ проповедник, А как земляк-сотоварищ вступать. Словно знаток всех имен я и отчеств, Словно живут средь соседей лесных Гордые ночи моих одиночеств, Робкие ночи пророчеств моих.

1967

В КАФЕ

Оркестрик играл неумело, Плыла папиросная мгла, И сдавленным голосом пела, Волнуясь и плача, пила. Не та ли пила, что от века, Насытившись мясом ствола, Сближала очаг с лесосекой, Несла откровенье тепла? Не та ли пила, что узнала Тайги безграничную власть, И повести лесоповала, И гнуса, гудящего всласть? Да что там, нужны ли вопросы? Остались лишь мы на земле Да тот музыкант длинноносый, Что водит смычком по пиле.

1967

СОЮЗ

Как дыханье тепла в январе Иль отчаянье воли у вьючных, Так загадочней нет в словаре Однобуквенных слов, однозвучных. Есть одно — и ему лишь дано Обуздать полновластно различья. С ночью день сочетает оно, Мир с войной и с паденьем величье. В нем тревоги твои и мои, В этом И — наш союз и подспорье… Я узнал: в азиатском заморье Есть народ по названию И. Ты подумай: и смерть, и зачатье, Будни детства, надела, двора, Неприятие лжи и понятье Состраданья, бесстрашья, добра, И простор, и восторг, и унылость Человеческой нашей семьи, — Все вместилось и мощно сроднилось В этом маленьком племени И. И когда в отчужденной кумирне Приближается мать к алтарю, Это я, — тем сильней и всемирной, — Вместе с ней о себе говорю. Без союзов словарь онемеет, И я знаю: сойдет с колеи, Человечество быть не сумеет Без народа по имени И.

1967

МОИСЕЙ

Тропою концентрационной, Где ночь бессонна, как тюрьма, Трубой канализационной, Среди помоев и дерьма, По всем немецким, и советским, И польским, и иным путям, По всем печам, по всем мертвецким, По всем страстям, по всем смертям, — Я шел. И грозен и духовен Впервые Бог открылся мне, Пылая пламенем газовен В неопалимой купине.