Большая книга стихов

Липкин Семен Израилевич

1973

ХАИ?М

Там, где мчалась дружина Гэсэра, А недавно — жандармский полковник, Где и ныне в избе старовера Мы найдем пожелтевший часовник, Где буддийские книги бурята Разбрелись по аймакам глухим, — Серебристо-светла, торовата, Есть река по названью Хаи?м, Будем верить преданьям не слишком: То ль, тропой возвращаясь таежной, Да притом, говорят, с золотишком, Был он голью зарезан острожной, То ль трактир содержал он на тракте, Беглых каторжников укрывал, И за свой поплатился характер… Есть река и Хаи?м-перевал. Вечный дух пребывает в кумирне, В древнем свитке и в крестике малом. Хорошо ль тебе, Хаим, в Сибири Течь рекой и стоять перевалом? Что

мне светит в серебряных всплесках? Иль в тайге улыбается Тот, Кто смутил мудрецов бенаресских И в пустыне хранил свой народ?

1973

ЗАВОЕВАТЕЛЬ

О это море, колыбель изустных Повествований, хроник простодушных, О Понт Эвксинский после захолустных, Степных местечек и закатов душных! Великолепен мир, когда он целый, Хотя и составной, и виден глазу Не в перекрестье ниточек прицела, А широко, со всех сторон и сразу. Мне хорошо с тобою, ветр соленый, С Европой настоящей и не старой, С атлантами, поднявшими балконы, С театром у приморского бульвара. По улицам, бегущим вниз, иду я Наверх, легко дышу нектаром юга, И, каменного герцога минуя, Я приближаюсь к центру полукруга. Строенья в стиле греческих колоний, Дух Генуи в стенах полуразвалин, И тот же известняк, что в Вавилоне, — Он так же темен, порист и печален. Бедны полупустые магазины, Но где-то есть, я слышал, барахолка. Все по душе мне: шумные румыны, У церкви — старенькая богомолка… Фурункулезный, круглый ростбиф-наци, — Мне обер дал сегодня увольненье. День без придирок, желчных ламентаций И ожиданья трезвое волненье. С фамилией, на Вавилон похожей, Какой-то русский написал занятно О здешних нравах… Кто же я? Прохожий? Завоеватель? Мутно, непонятно, И если правду говорить, трусливо, Ничтожно я живу. И город вскоре Окончится, и слева, вдоль обрыва, Рассердится невидимое море. А справа — кладбище, тропа к спасенью. Спят мертвые, убитые не нами. Надгробья у стены, под мирной сенью, Испещрены чужими именами. Я не могу прочесть, но я их знаю, — Те буквы, по которым наш Спаситель Читать учился в мастерской отцовской, А мать месила тесто и порою Его кудрей касалась локотком. О горе нам, в злодействе позабывшим, Что убивать нельзя живых, покуда О мертвых память не истреблена!

1973

ОТПУСК ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ

Вкруг столбов намотала сугробы поземка, Смутно, дробно, сквозь сумрак мерцает село. Ты подумай, куда занесло тебя, Семка, Ах, куда занесло! "Дуглас" вырвал тебя из кронштадтской блокады, Сутки мерзнет на розвальнях твой чемодан, Ты шагаешь за ним, впереди — вислозадый, Дряхлый мерин Будан. То ли юрты стоят, то ли избы-хибары? То ли варится вихря и гари навар? Там вдали — твои братья по вере хазары Иль становья булгар? Что же тянет тебя в сумрак снежного тыла? Понимаешь ли сам, где родной твой очаг? В польской пуще застыла зола, и застыло Время в русских печах. Ах, как много в степи ветра, холода, злобы! Это сыплется древний иль нынешний снег? Вкруг столбов намотала поземка сугробы, И далек твой ночлег.

1973

ПОСРЕДИНЕ ЗАПРЕТКИ

Я прочел сохраненные честью и чудом листы — арестанта записки: "В этом мире несчастливы только глупцы и скоты", — вот завет декабристский. Я пройду по земле, как проходит волна по песку, поглотив свою скорость. Сам довлея себе, я себя самого извлеку, сам в себе я сокроюсь. Мне, кто внемлет владыке времен, различать недосуг — где потомки, где предки. Может быть, я умру хорошо, и убьют меня вдруг посредине запретки.

1973

ОСТРОВОК

Длинная песчаная гряда, Синяя байкальская вода, Костерок в таежной тишине, Каторжанский омуль на рожне. А напротив — зелен островок, Не широк, зато золотобок. Сколько лиственниц на нем растет! Или это, свой прервав полет, Птицы собрались на островке, Да застряли в золотом песке. Улететь не могут никуда, Стерегут их небо и вода.

1974

ОЗЕРО

Стекло воды озерной Напоминает мне Стекло трубы подзорной, Сокрытой в глубине. Ее приставил к глазу Вожак подземных сил, И по его приказу Военный стан застыл. Где темень словно камень, А камень старше мглы, Базальтовая рамень, Порфирные стволы, — Увидел полководец, Когда смотрел в трубу, Избенку, огородец, Песчаную тропу. Она вела куда-то, — Быть может, в те края, Где вертоград заката, Где башня соловья. Земля была как чудо, И он смотрел туда, Где без тебя мне худо, Где мне с тобой беда.

1974

ВЕЧЕРЕЕТ

Темный дуб достигает лазури, Но земля ему стала милей. Как сонет, посвященный Лауре, Он четырнадцать поднял ветвей. Он ведет на заветном и звонком Языке свой спокойный дневник: "Был я утром сегодня ребенком, Вечереет — и вот я старик".

1974

В ГОЛУБОМ СОСУДЕ

В лесу июля, в голубом сосуде, Подробно, точно вычерчены ели, И только люди потому и люди, Что их угадываешь еле-еле. Как хорошо, что был Творец неловок, Что не был увлечен задачей мелкой И свой небрежный, свежий подмалевок Он не испортил тщательной отделкой.

1974

"В этом городе южном я маленький школьник…"

С. Б. Рассадину

В этом городе южном я маленький школьник, Превосходные истины тешат мой слух, Но внутри меня шепчет какой-то раскольник, Что рисуются буквы, а светится дух. Страстно спорят на говоре местном южане, Но иные со мной существа говорят: Словно вещая птица из древних сказаний, Прилетел небывалого цвета закат. Новым, чистым дыханьем наполнился будень, Обозначилось все, что роилось вдали, Лодки на море — скопище старых посудин — Превратились в мерцающие корабли. Стало вольностью то, что застыло темницей, Свет зажегся на стертой скрижали земной, Все иду, все иду за нездешнею птицей, А она все летит и летит надо мной.

1975

РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Покуда всемирный Фердыщенко Берет за трофеем трофей, Уже ты на лавры не заришься, А только бессмысленно старишься, Мещанка, острожница, нищенка Дворянских, мужичьих кровей. Куда как ликующей мнимости Слабей непреложность твоя, А все ж норовишь ты упрочиться, То плакальщица, то пророчица, То ангел из дома терпимости, То девственный сон бытия. Строка тем косней, чем мгновеннее, А крылья — неспешной даны. Лишь в памяти зреет грядущее, Столь бедно и глухо растущее, И ты уничтожишь забвение Дыханьем вселенской весны.

1975

"Когда болезненной душой устану…"

* * *

Когда болезненной душой устану От поздней и мучительной любви, Под старость лет пущусь по океану, Как Иегуда Галеви. Заблудится ль корабль и рухнет в бездну, К разбойникам я попаду ли в плен, В толпе ли пилигримов я исчезну, В пыли, у глинобитных стен? Я твердо знаю, что исчез я прежде, Что не было меня уже тогда, Когда я малодушно жил в надежде На близость Страшного суда, А между тем служил я суесловью, Владея немудреным ремеслом, И слово не хотело стать любовью, Чтобы остаться, как псалом.