Большая книга стихов

Липкин Семен Израилевич

1983

КОРОТКАЯ ПРОГУЛКА

Молодой человек в безрукавке, На которой был выведен, вроде заставки, Леопард с обнажившимся когтем, Почему-то (и остро) задел меня локтем, (Почему-то я знал наперед, Что поступит он именно так), Но и этот умрет. Эфиопская девка — дитя Козлоногой, С желтоглазой собакой (попробуй потрогай) Мне навстречу идет, чтобы взглядом окинуть: "Разиня, Раскумекал ли, что пред тобою богиня — Самодержица-скука?" Кто, однако, из этих двоих — настоящая сука? Впрочем, обе умрут. Вот и я затрудненным, замедленным

шагом Приближаюсь к заманчивым благам: К двум деревьям, к скамейке, к пруду. Сообщает листва, что я скоро уйду, А она-то, листва, После смерти воскреснет и будет другим говорить Приблизительно те же слова. Дождевая появится тучка Или более замысловатая штучка, Скажем, даже комета, Или тень неопознанного голубого предмета, Или тень — на земле — воробья, Я скажу, понимая, что люди меня не услышат: "Это я, это я".

01.08.1983

МУЗЫКА

В иной какой-то жизни был духовен И музыкален, кажется, мой слух, В теперешнем рожденье стал я глух, И глухотой другою, чем Бетховен. Но твердо знаю: музыка — весна. Красноречиво, хоть и бессловесно, Нам говорит о том, что всем известно. И все же в каждом звуке — новизна. Что ей слова, когда есть шелест, шорох И дальние признания скворца, Когда сирень у самого лица И юность яблонь в свадебных уборах, И все земное светом налито, И сколько листьев, столько и мелодий, И что-то просыпается в природе, Я силюсь вспомнить и не помню — что?

14.06.1983

НАДПИСЬ НА ВОСТОЧНОЙ КНИГЕ

Зачем непрочные страницы множить И в упоенье, в темноте надменной Выделывать сомнительный товар? Приходит Время, как халиф Омар, Чтоб ненароком книги уничтожить, За исключением одной — священной.

19.07.1983

"О, как балдеет чужестранец…"

* * *

О, как балдеет чужестранец В ночном саду среди пустыни, Когда впервые видит танец Заискивающей рабыни. О, как звенят ее движенья, То вихревидны, то округлы, Как блещут жизнью украшенья И глаз стопламенные угли. А там, за этим садом звездным, Ползут пески, ползут кругами, И слышно в их дыханье грозном: — Вы тоже станете песками.

21.08.1983

ИМЕНАМ НА ПЛИТАХ

Я хочу умереть в июле, На заре московского дня. Посреди Рахилей и Шмулей Пусть положат в землю меня. Я скажу им тихо: "Смотрите, Вот я жил, и вот я погас. Не на идише, не на иврите Я писал, но писал и о вас. И когда возле мамы лягу, Вы сойдите с плит гробовых И не рвите мою бумагу, — Есть на ней два-три слова живых".

30.08.1983, Горбово

ЗЕМЛЯ

Ты Господом мне завещана, Как трон и венец — королю, На русском, родном, — ты женщина, На русском тебя восхвалю. Не знаю, что с нами станется. Но будем всегда вдвоем, Я избран тобой, избранница, Провозглашен королем. Светлеет жилье оседлое Кочевника-короля. Ты — небо мое пресветлое, Возлюбленная Земля.

09.09.1983

ВБЛИЗИ МУЗЕЯ

Если бы выставить в музее плачущего большевика.

Маяковский

Все подписал, во всем сознался. С генштабом Гитлера спознался, Весь променял партийный стаж На шпионаж и саботаж. Листовки, явки, вихрь свободы, Подполье, каторжные годы, Потом гражданскую войну, — Все отдал, чтоб спасти жену: На двадцать лет она моложе, Два сына на нее похожи… И вывел он пером стальным Свой знаменитый псевдоним, И зарыдал вблизи музея… Ежов, наглея и робея, Смотрел, как плачет большевик, Но к экспонатам он привык.

05.10.1983

ВЕЧЕР В РЕЗИДЕНЦИИ ПОСЛА

Посольской елки разноцветный сон. Еще рождественский сияет праздник. Меж двух коринфских вычурных колонн Играет пианист-отказник. Он молод, бородат, щеголеват, И, кажется, от одного лишь взмаха Двух птиц — двух легких рук — звучат Колоколами фуги Баха. Ему внимают дамы и послы, Священник православный из Дамаска. Колонны, кресла сказочно белы, Но мне мерещится другая сказка: На палубе толпится нищета. Что скрыто в будущем туманном? Как жизнь пойдет? Как будет начата Там заново за океаном? Я слышу бормотанье стариков, Я вижу грязные трущобы И женщин, но уже без париков, Глядящих издали на небоскребы, На ярко освещенный Яшкин-стрит, На улицы, где маклеруют, А дети — кто зубрит, а кто шустрит, А кто беспечно озорует. Им суждено в Нью-Йорке позабыть Погромы в Ковно, в Каменец-Подольске, С акцентом по-английски говорить, Как некогда по-русски и по-польски. Один стоит поодаль. Он затих. С улыбкою на личике нечистом Он слышит ангелов средь свалок городских, Он станет знаменитым пианистом.

11.01.1984

УТРО ПО ДОРОГЕ В ЛЕС

Забудем о заботах книжных, О запылившихся трудах: Теперь дороже Нам снизки ласточек недвижных На телеграфных проводах И день погожий. Под кровлей раннего тумана Мне показалось: лес далек, Но он был ближе, Чем мысль, пришедшая нежданно, Чем этот легкий мотылек, Плясун бесстыжий. О чем же мысль пришла? О раннем Сиянии дерев и трав; О бесполезном Раздумье, слитом с умираньем; О том, что, мир в себя приняв, Мы в нем исчезнем.

17.11.1984

КРУГОЗОР

Зеленое, мокрое поле овса С улыбкой — иль это смеется роса? — Взирает на утренние небеса. За полем, одетые в белый наряд, Березы свершают старинный обряд: Молитву они бессловесно творят. А дальше, за рощей, впадает река В другую реку, наклонившись слегка, И старшей подруги вода ей сладка. А дальше, где в гору идет колея, Глушилок-страшилищ торчат острия, А дальше, а дальше — Россия моя. Россия мздоимцев, Россия хапуг, Святых упований и варварских вьюг. И мерзко хмельных и угодливых слуг. И пусть по России прошелся терпуг, Россия — росою обласканный луг И памятный первый погромный испуг.