Больше, чем игра

Романов Станислав

– Ступай, Лентяй, – махнул рукой Егор.

– А ты разве не идешь? – спросил Ленька.

– Нет, я останусь, поработаю еще, – сказал Егор. – Я сегодня позже начал, позже и закончу.

На самом деле он, глядя на раскрашенную Ленькой стену, вдруг понял – к а к следует сделать снежные вершины, чтобы на плоскости возникло пространство, глубина, пусть иллюзорная. Он опасаялся, что это ясное ощущение пропадет, забудется к завтрашнему дню, и потому, после нетерпеливого прощания с Ленькой, наконец оставшись один, Егор принялся торопливо смешивать краски.

Он писал. Не красил стену скверными, непригодными для живописи красками, – а именно писал. На улице вечерело; в

группе пришлось включить освещение. Леминесцентные лампы, разумеется, совсем не то же самое, что и естественный дневной свет, но это уже не имело значения – Егор знал, какие ему нужны оттенки, какие ему нужны краски. Моменты подобной правильной ясности случались у Егора нечасто, и он их очень ценил; он помнил каждый из этих моментов, помнил, что он сделал тогда.

Татьяна Георгиевна пришла опять. В детском саду, похоже, не осталось больше никого.

– Егор?

– Что? – Егор опустил кисть и со стремянки, сверху вниз посмотрел на заведующую.

– Ты еще долго собираешься здесь оставаться?

– Не знаю. – Егор пожал плечами. – Стих на меня нашел.

Татьяна Георгиевна прошла от дверей на середину группы и оценивающе взглянула на егоровы горы.

– Красиво, – сказала она. – Напоминает Рериха.

– Это похвала или оскорбление? – спросил Егор, хмурясь. Любому художнику сравнение не по душе, даже если сравнивают с великими.

– Хорошо, это совсем не напоминает Рериха, – поправилась Татьяна Георгиевна. – Но все равно здорово.

– Так что, я должен уйти? – спросил Егор, оставаясь на стремянке. – Мне бы хотелось еще кое‑что успеть сегодня…

– Да нет, можешь оставаться, если хочешь, – сказала Татьяна Георгиевна. – Я предупрежу сторожа, что ты здесь работаешь.

– Спасибо, Татьяна Георгиевна, – сказал Егор.

– Это тебе спасибо, – ответила заведующая. – До свидания, Егор.

– До свидания.

Минут через пять после ухода Татьяны Георгиевны в группу притащился сторож. Был это щуплый дедок лет шестидесяти пяти с морщинистым и темным, как чернослив, лицом. Егор подивился про себя: что такой сторож может тут усторожить? А дедок походил вдоль стен, прищелкивая языком и держа вид крупного специалиста по художественно‑оформительским работам.

– Энта, значитца, ты тута и рисуешь? – спросил он наконец.

Дурацкий вопрос, – подумал Егор но все же ответил:

– Я.

– И много платют? – полюбопытствовал сторож.

Ну, конечно, это самый важный вопрос.

– Много, – ответил Егор сухо.

– А скока? – продолжал настырничать сторож.

– Мильён, – раздраженно ответил Егор.

– Да иди ты, – сказал сторож с неопределенной интонацией – то ли врешь! то ли ни хрена себе!

– Сам иди, – пробормотал Егор негромко.

Сторож, хоть был и немолодой, но не глухой, прекрасно все расслышал, недовольно заметил что‑то насчет сопляка и наглеца и обиженно удалился. Егор слез со стремянки, передвинул еевдоль стены на новое место и вновь забрался наверх.

На улице сгущались сумерки. Услышав под окнами подозрительный шорох и шум, Егор оглянулся. В открытое окно влезал давний знакомый – длинноволосый продавец из магазина Проспект, в руке незваного визитера холодно блистал самурайский меч. Ну дела! Егор бросил кисть и соскочил со стремянки. Продавец‑самурай спрыгнул с подоконника на пол и на цыпочках, семеня мелкими шажками, быстро побежал к Егору, обеими руками занося над головой меч. Егор толкнул ему навстречу стремянку и бросился в угол, где, прислоненный к стене, стоял принесенный ленивым Ленькой метровый обрезок полудюймовой стальной трубы. Самурай легко уклонился от падающей стремянки, и она брякнулась на пол с жестяным грохотом. Егор схватил трубу и обернулся, с ходу парировав удар, нанесенный справа сверху. Сталь зазвенела о сталь, брызнули бледные искры. Труба – не меч, гарды у нее нет, и если бы клинок самурая, не дай бог, соскользнул вниз – Егор остался бы без пальцев. Поэтому Егор не допускал скользящего парирования, удары противника он встречал под большим углом – так, что лезвие меча врубалось в трубу, оставляя на ней глубокие зазубрины. Самурай фехтовал уверенно, опытно, но арсенал его приемов был ограничен – он владел всего несколькими приемами кэн‑дзюцу. Если бы Егор был вооружен чем‑нибудь посерьезнее обрезка трубы, он разделался бы с длинноволосым в два счета. Противники кружили по комнате скользящими шагами. Выпад – парирование, выпад – парирование. Оказавшись возле груды детской мебели, Егор зацепил ногой маленький деревянный стульчик и швырнул его в голову самурая. Самурай на лету разрубил стульчик надвое. Меч у него был хороший. В этот момент в незапертую дверь группы заглянул сторож, прибежавший на шум рухнувшей стремянки. Оба противника как раз стояли вполоборота ко входу и могли видеть фигуру свидетеля поединка краешком глаза.

– Ёпть! – воскликнул сторож и со всех ног бросился прочь.

Егор надеялся, что сторож не просто сбежал, а поспешил к телефону, чтобы позвонить в милицию. Милиция – это хорошо, милиция – это правильно. И Егор решил потянуть время до приезда кавалерии, принял позицию кумати, уйдя в глухую, но уверенную защиту.

Впрочем, самурай тоже все правильно сообразил, он не стал дожидаться милиции. Попятившись к окну, длинноволосый подарил напоследок зловещую усмешку и выпрыгнул наружу, в ночь.

Егор не пытался его остановить или преследовать, для этой цели он был недостаточно хорошо вооружен.

Прошло минут пятнадцать или, может быть, двадцать. В открытое окно было слышно, как где‑то поблизости проехала легковая машина. Спустя еще минуту в коридоре послышались голоса. Егор, сидевший на корточках вжавшись в угол, вскочил, сжимая в руках трубу, но тут же расслабился: один из голосов принадлежал старику‑сторожу: Заглянул, значит, а оне тама рубятца почем зря, тока звон стоит. Егор аккуратно поставил свое случайное оружие в угол – не встречать же милицию с трубой наперевес?

Милиционер был всего один. И это был не кто иной как Воронин! Облаченный в форменный милицейский мундир (это случалось с ним крайне редко), из под низко опущенного козырька фуражки холодно сверкают глаза строгого блюстителя порядка – Воронин был неузнаваем. Мундир, пронзительный взгляд, пренебрежительно‑высокомерная осанка делали его похожим на офицера СС, на Штирлица. Егор просто остолбенел – такого Воронина ему еще видеть не приходилось. А Воронин прицеливающимся взглядом терминатора медленно обвел все помещение, ни на одном предмете не задерживаясь подолгу, и спросил у сторожа суровым тоном: