Боярин
Шрифт:
С купцами мне Стоян помог. Я его на Торжище отыскал. Он, как увидел меня, весь от радости расплылся.
– Вот уж кого повидать не чаял.
А я ему:
– Что же вы меня в Булгаре-то бросили?
– Как бросили? – удивился он. – Ты же сам Рогозу сказал, что жену искать будешь, а коли не найдешь, так и дальше отправишься. Вот мы и подумали, что ты от нас ушел.
Может, и вправду я зря на новгородцев обиду держал? Сам виноват, что один на невольничий рынок поперся. Не предупредил никого, за то и поплатился.
– А ватага твоя где? – спросил я Стояна.
– Так ведь где же ей быть? – сказал толстяк. – На пристани они, новую ладью смолят. Ты бы к ним заглянул. Рогоз про тебя часто вспоминал. Небось, обрадуется. И Ромодан там. А жена-то твоя как? Нашел ли?
– Нашел.
– Молодец, – порадовался он за меня, а потом глаза в сторону отвел. – А я свою потерял, – сказал грустно.
– Как это?
– Вот так, – махнул он рукой. – Покинула меня Маринушка. С Просолом убежала. Да и зачем я ей такой, старый да страшный?..
Прав оказался Стоян – ватага меня радостно встретила. Когда вместе пот и кровь проливаешь, такое не забывается. Рогоз меня обнял и все приговаривал:
– Что же ты втихомолку ушел? И не попрощался даже.
А кормчий все дивился:
– Ишь, каким боярином вырядился. И на кривой козе, небось, не подъедешь?
– Да будет тебе, – отвечал я ему. – Каким был, таким и остался. Вот с купцами ныне переговорю, а вечерком встречу отпразднуем.
Купцы новгородские на дворе у посадника собрались. Мне не пришлось их долго уговаривать. Первым вместе с Ольгой идти Стоян вызвался. За ним и остальные потянулись. Даже согласились на свои деньги струги и ладьи выстроить, так им в Царь-город наведаться с товаром захотелось.
– А то ромеи нас последнее время дальше Корсуни [46] не пускают, – пожаловался Стоян. – За гроши меха наши берут, а соль и прочий товар втридорога продают. Договор – дело нужное. Хотим, чтоб как при Олеге было, чтоб ромеи по Понту нам путь открыли.
Развязали купцы кошели, мошной потрясли, сразу ладейщикам работы подвалило. И канатчики, и углежоги тоже без дела не остались. Струги с коробами ладили, коноплю на пеньку возами трепали, деготь со смолой бочками топили, ладьи на воду спускали, старались к лету успеть.
46
Корсунь (Херсонес) – греческая колония на южном побережье Крыма
– Так к середине месяца кресеня [47] вас в Киеве ждать буду, – простился я с друзьями и дальше по делам отправился.
От круговерти этой устал я сильно. Мне бы передышку себе дать, но все это время не до отдыха было. Порой понимал, что в голове день с ночью путаться начали. Спал где упаду, ел что под руку подвернется, старался изо всех сил. Не для Ольги усердствовал, самому интересно было – смогу или не смогу?
Смог.
Накануне Купалина дня [48] я вернулся в Киев. А в граде и по посадам народищу видимо-невидимо, со всей Руси люди собрались. Шум, гам, суета – посольство великое в Царь-город собирается.
47
Кресень – июнь
48
Купалин день – день летнего солнцестояния
– Что ж, княгиня, – сказал я Ольге при встрече, – поручение исполнено. Ладьи снаряжены, кормчие только повеления твоего ждут. Сын тебе кланяться велел. Он немного в Псковской земле замешкался, но обещался к проводам успеть.
– Похвально старание твое, боярин, – ответила княгиня. – Три дня тебе на отдых даю. Завтра праздник у нас. Звенемир Купалу славить станет. Он в Киев младших ведунов собрал, сказал, что без требы пути нам не будет, и народ ему поверил. Чует мое сердце, что вновь старый лис задумал что-то.
– Так я тогда…
– Ничего мне от тебя не нужно, – сказала Ольга. – Претич сотню свою исполчил, народу в град понаехало, так он за порядком следит. И потом гридни, если что не так, за меня готовы костьми лечь. А ты отдыхай. Дома-то был уже?
– Нет еще, сразу сюда.
– Любава тебя заждалась, да и гости к тебе нагрянули. Так что поспеши.
– Как скажешь, княгиня, – склонил я перед ней голову.
– Ты только вот что… – Она помолчала немного, а потом спросила: – Как там Святослав? Здоров ли? А то сам понимаешь…
– Здоров он. Крепким отроком и храбрым воином твой сын растет. Да он же сказал, что вскорости здесь будет, вот и повидаешься.
– Хорошо, – сказала Ольга. – Ступай, да подруге моей кланяйся. Скажи, что рада за нее, – а сама вздохнула и улыбнулась грустно. – Ступай.
«Уже подруги? – подумал я, выходя из горницы. – Ай да Любава!»
Пока меня дома не было, жена тоже без дела не сидела. Хозяйство до ума доводила, дом обживала. С плотниками ряд заключила, те постройки дворовые подновили да на доме крышу перекрыли. Так что когда я калитку открыл, то подворье свое не узнал.
– А вот и хозяин вернулся, – услышал я знакомый голос. – А мы тебя уже заждались.
– Ромодан! – признал я кормчего. – Вы уже здесь?
– Как и обещались, – навстречу мне Стоян вышел. – Уже третий день у жены твоей гостим.
– Добрынюшка! – Любава мне на шею бросилась.
Вечерком, после бани да седьмой пропарки, за доброй чарочкой под закуску славную, в кругу хороших людей и друзей верных, рядом с любимой женой я почувствовал, что усталость отступает. Разомлел я от тепла и уюта домашнего, а Рогоз мне хмельного олуя подливал да Любаву нахваливал:
– Хороша у тебя хозяйка, Добрын. Ради такой стоило за тридевять земель отправляться.
– Да будет тебе, дядька Рогоз, – улыбалась Любава и ко мне теснее прижималась.
Долгая разлука той ночью сладкой негой обернулась. Горячо мне было от прикосновений Любавиных. Томно от ласк, нежно от взгляда, жгуче от губ. Тени от ночника блуждали по опочивальне, укрывали от моих жадных глаз ее тело, и от этого она казалась еще желанней.
– Как же я соскучился, – шептал я, прижимая ее к своей груди.