Братья
Шрифт:
– Господи! Толик! Что это?
Спросонья не сразу сообразишь. Снилось, будто он подобрал в лесу собаку… Да нет, вот же она! Лежит на своем месте. Он улыбнулся.
– Это - Серый.
– Собственно, он еще не придумал, как назвать пса. Имя пришло само.
– Серый, - повторил он.
– Господи! Какой страшный!
– Он не страшный, он раненый. Мы с тобой его вылечим, верно, мам? Он дом сторожить будет.
– Чего сторожить-то!… Самим есть нечего.
– Да он мало ест, мама.
– Видя, что мать недовольно хмурится, добавил: -
– Делай, как знаешь, сынок. Только гляди, объест он нас. Разве время собак держать!
Утром Серый съел кашу.
У Толика появилась куча обязанностей, Серый заполнил его дни. Прежде всего надо было чем-то лечить пса. Разлизанные раны не заживали, гноились. Ни стрептоцида, ни мази хоть какой-нибудь достать было негде.
Толик сбегал к деду Пантелею Романовичу посоветоваться. Но Пантелей Романович заявил, что никогда не держал собак, а тем более раненых, и как лечить их, не знает.
Толик очень расстроился. До войны он бы сводил пса к ветеринару, в городе даже лечебница была для животных.
Дед Пантелей, видя, как расстроился Толик, пожалел его, слазал в подпол и принес оттуда маленькую бутылочку.
– На… Рану промой…
– А что это, дед?
– Первач… Старого производства… Берег на случай.
Толик держал бутылочку обеими руками.
– Спасибо, дед… Поможет?
– Какую хошь микробу наповал… Первое средство… Потому и зовется - первач… - Пантелей Романович был уверен в своем средстве.
Придя домой, Толик разорвал ветхую стираную-перестираную простыню на полосы, смочил небольшой клочок этим самым первачом. По комнате поплыл острый запах спирта.
Серый лежал на своем месте. Толик уселся рядом, одной рукой обнял пса, а другой стал осторожно промывать рану. Серый дернулся и зарычал, не понравилась ему процедура.
– Ничего, Серый, ничего, потерпи. Хочешь поправиться, побегать - терпи. Вот промоем рану, перевяжем и станешь ты поправляться. Мяса бы тебе сырого!
Мать отвела взгляд от иконы.
– И тебе бы мяса какого… Тощий. И не растешь. Василь вымахал, а ты - не растешь.
– Мне еще в школе доктор сказал, что у меня конституция хилая.
– В кого ж? Гриша у нас крепкий.
– Она никогда не называла отца - отцом, только по имени.
– Стало быть, в тебя, мам.
– А я разве такая была?
– Она подошла к зеркалу, вгляделась в свое осунувшееся, серое лицо с натеками под глазами и вздохнула.
– Да ладно, мам. Вот кончится война, папа вернется - наедимся досыта!
– Услышит господь молитву, услышит… - пробормотала мать.
Серый перестал дергаться, только шкура мелко дрожала.
– Вот и молодец, вот и стерпел. Теперь перевяжу тебя.
– Толик стал перевязывать промытую рану, наложив на нее чистый тампон из той же простыни. Повязка держалась плохо. Чтобы Серый не содрал
– Еще чего!
– сказала мать сердито.
– Ну, мама… Ты посмотри, как ему в трусах… Хоть сейчас в цирк!
– Он вспомнил цирк-шапито, залитый ярким светом, и даже почуял запах лошадей, опилок и еще чего-то. Вот с кем посоветоваться надо насчет Серого - с Петькой или с Гертрудой Иоганновной! Уж они-то наверняка знают, как собак лечат.
Но посоветоваться не удалось. Район гостиницы оказался оцепленным. Люди обходили его стороной. По городу шли облавы.
Больше месяца прошло, пока зажили у Серого раны. Трижды в день выводил его Толик во двор. Сперва ребятишки боялись пса. Впрочем, ребятишек во дворе раз-два и обчелся. Взрослые смотрели на Серого недоверчиво и даже неприязненно. Серый обходил двор, тяжело припадая на зад. С трудом делал свои собачьи дела.
На улицу Толик выводить его не решался. Еще нарвешься на старого хозяина!
Постепенно пес ходил все лучше и лучше, но прихрамывал на обе ноги. Может, у него что внутри повреждено?
– Усыпить его надо, - сказала одна из маминых старух.
– Грех, бабушка, даже говорить так. А еще богу молитесь! Вы б помолились, чтобы он скорее поправился.
– Тьфу на тебя!
– рассердилась старуха.
А чего сердиться? Это была его собака! Его, и больше ничья! Он любил ее такой, какая она есть! Злата приносила кости и даже кусочки мяса. Так что Серому хватало, да еще перепадало маме и ему. Мать варила эти кусочки, добавляла немного пшена, и получался вкусный суп.
Наконец Толик решился вывести Серого на улицу. К тому времени он сшил великолепный ошейник из толстой веревки и суконных тряпочек. Ошейник не застегивался на шее, а просто морда Серого просовывалась в него. Где же возьмешь застежку? И поводка толкового негде взять. Вместо поводка - та же толстая веревка, а чтоб было красивее, веревка обмотана пестрой ситцевой лентой.
К центру Толик Серого не повел, много немцев. Прошлись в сторону речки и свернули на улицу Коммунаров. У разбитого каменного дома какое-то движение. На середине улицы стоит автоматчик. У ног его сидит овчарка.
Серый забеспокоился, заскулил тихонько, посмотрел на Толика.
– Пойдем домой, Серый, - он потащил пса за угол.
– Чего-то там делается. А чего, мы с тобой не знаем. Но мы узнаем.
– Он погладил собачью шерсть.
– Ничего не бойся, Серый.
Толик отвел собаку домой и пошел обратно не улицей, а дворами.
Какие-то люди разбирали стену разрушенного дома. Одни работали ломами, другие обстукивали молотками уже выбитые кирпичи, а долговязый парень относил очищенные кирпичи и складывал в штабель на панели. Над местом работы висела кирпичная пыль, затрепанные рубахи и худые лица людей тоже покрыты пылью. Вот почему автоматчик с собакой занял местечко поодаль, на середине улицы. Пыли боится. А может, ломов и молотков?