Браво, молодой человек!
Шрифт:
Она почувствовала тоску, не внезапную, не в эту минуту нахлынувшую на нее, а тоску, которая всегда в ней была. Иногда ей казалось, что она занемогла — а это была тоска. Очень, до покалываний в сердце, волновалась, ожидая Рустема поздними вечерами (что с ним? не обидят ли плохие люди?) — а это была тоска. Тоска по д о м у, в котором дети, внуки и он, муж, устало, немного чинно восседающий на заглавном месте у стола.
— Повернись! — Она долго смотрела на худое узкое лицо, и лицо ее самой становилось решительным, добрым,
Он коротко глянул ей в лицо и испуганно отвел глаза.
— Нет, — сказал он, — нет, — замотал головой и сделал еще один шаг к двери и взялся за скобу.
— Погоди… скажу! — Она протянула к нему руки. — Погоди…
— Нет, — сказал он. — Нет. Будет хуже!
— Легко не будет. Но почему ты думаешь, что будет хуже? — спросила она тихо и мягко.
Он резко повернулся к ней, безумным неосмысленным взглядом шаря по ее лицу.
— Ненавижу я тебя!.. Силы нет. Ты же видишь!.. Убить тебя хочу, а силы нет.
Он выбежал, остервенело, но как-то дрябло ударив дверью, и по сенцам, по ступенькам бежал, странно громыхая, будто упирался, а его тащили и выбросили, наконец, вон.
Она расслабленно опустилась на лавку.
В пустой передней горел свет и падал в гулкую пустоту, темноту обширной горницы.
Она знала, что он больше не придет. Она очень устала, и у нее болело сердце, сын все не шел, она сидела и ждала сына.
Глава пятнадцатая
У Ильдара закончилась смена, а Рустем отбыл положенные часы у туннельной печи, где по-прежнему работали пацаны, и встретились братья у моста.
— Черт возьми! — сказал Ильдар, перебрасывая с плеча на плечо кеды. — Давай переоденемся и пойдем в ресторан.
— Не хочется что-то.
— Черт возьми! — сказал Ильдар и пошлепал босой ногой по твердой земле. — Пойдем тогда искупаемся. Еще есть солнце, и можно полежать на песке.
Рустем согласился, и они зашагали к пляжу. Здесь было пусто; на том берегу, у лодочной станции, — людно и шумно. То и дело отходили лодки и брали направление к Пугачевской горе, там, между скалами, сумрачно и таинственно, как в густой дубовой аллее, и там можно уронить весла и сидеть друг против друга, молчать.
Они разделись и растянулись на песке.
— У тебя «Беломор»? — опросил Ильдар. — Хочешь сигарет? Болгарских?
Они закурили болгарских.
— Слушай, ты с Жанной дружишь? Ты не бросил ее?
— А почему я должен ее бросить? — усмехнулся Рустем. — И почему ты спрашиваешь?
— И никого не бросал? Никогда?
— Никого.
— Тебе вон сколько лет… Наверно, не жалко, да? Если бросаешь сам, да?
— Не знаю. Идем купаться.
— Не хочется. Вот… я думаю: девчонки бывают такие стервы, да?
Ну, что, ей-богу, с ним?
— Чудак ты! — сердито сказал Рустем. — И чего ты зря треплешься?
— Пусть зря, — вяло сказал Ильдар, — пусть зря. А стерв все равно много.
— Плохо тебе будет жить.
— Мне и так плохо.
— Плохо тебе будет жить, если ты решил, что очень много дряни на свете.
— Мне и так… А тебе легко?
— Нет, нелегко. Но жить мне неплохо, я не думаю, что дряни слишком много.
— Слушай! — сказал Ильдар, привскочив с места. — Слушай, у тебя с ней как, с Жанной, как? Серьезно?
— Что именно?
— Все!
— Да, — сказал Рустем, — все очень серьезно.
— Вы дружили долго? Хорошо?
— Да, — сказал он, — да.
— И ты, например, не боялся… что она может уйти от тебя с кем-нибудь? Или просто одна?
— Я боялся, — сказал он, — но она пришла.
— Значит, она уходила?
Он промолчал.
— Ты веришь ей?
— Очень.
— Очень, — повторил Ильдар. — Но что нужно, чтобы очень верить?
— Нужны просто годы.
— Просто годы?
— Просто годы, в которые случалось и хорошее, и плохое — всякое.
Ильдар резко посунулся к нему.
— Но если… например, человек еще не прожил столько? И если он очень хочет верить? И если ему совсем не хочется говорить: стерва, дрянь?..
— Что же все-таки у тебя произошло? — спросил Рустем.
Ильдар не ответил.
— Если… — голос его задрожал, — если у меня сейчас все будет плохо… я все брошу! Я брошу эту жизнь, я поеду на Ангару, я поеду в тундру, где добывают нефть! И никогда не буду вспоминать…
— Будешь, — мягко сказал Рустем и мягко положил руку ему на плечо. — Будешь вспоминать.
— Ну, буду. Но все равно — наплевать мне будет на эту жизнь!
Рустем покачал головой.
— Ты качаешь головой! Все взрослые качают головой, когда ребята что-то делают не так. Скажи, как ты относишься к тому времени, когда у тебя было всякое?
— Я не жалею о прошлом.
— Но это потому, что теперь у тебя все хорошо.
— Значит, тогда я жил, как надо, несмотря на всякое. — Он помолчал. — Скоро концерт? — спросил он.
— Да, — вяло ответил Ильдар. — Только теперь я думаю совсем о другом?
— О чем?
Ильдар не ответил. Он сел, охватив колени длинными мускулистыми руками, и стал смотреть на противоположный берег.
— Татушники пришли, — сказал он.
Там, чуть в стороне от лодочной станции, раздевались татушники, бегали у воды, делали стойки на руках, схватывались друг с другом, в густом багровом свете вечернего солнца тела их светились отменным волшебным светом, девчонки смотрели на них. И даже те девчонки, что сидели в лодках со своими мальчишками, смотрели. И злая горячая сила мальчишек стремительно уносила лодки подальше от того места.