Британский лев на Босфоре
Шрифт:
Вроде бы последний предлог для «противодействия русской агрессии» отпал, и сохранение «Османской империи в ее нынешних пределах», как о том говорилось в союзном договоре трех держав, обеспечено. Однако уход русских войск из княжеств прошел незамеченным, а все внимание коалиции сосредоточилось на планах нанесения ударов по России в ее собственных пределах. Впрочем, не следует думать, что совещания союзников были трехсторонними; турок на них вообще перестали приглашать; без них был избран и «крымский вариант».
12 сентября невиданная еще в истории армада военных судов (34 линейных корабля, 55 парусных и паровых фрегатов) появилась в виду Евпатории. Открылась крымская кампания. Черноморская эскадра России (14 линейных судов, 12 фрегатов и пароходов) была заперта в Севастопольской бухте. 5(17) октября произошла первая бомбардировка города. Началась осада, увенчавшая
«Большой редан» (3-й бастион), так и не был взят англичанами. Интендантство обнаружило полную неспособность снарядить зазимовавшую в Крыму армию, зато поставщики проявили большую изобретательность и расторопность по части казнокрадства, в результате чего интервенты чуть не вымерзли в солнечном Крыму.
14 ноября на море разразилась буря, потопившая больше двадцати только английских судов.
25 ноября газ. «Таймс» поместила статью своего крымского корреспондента о солдатских буднях: «…Ветер завывает над содрогающимися тентами; окопы превратились в канавы, в палатках — вода на фут глубиной; у людей нет ни теплой, ни непромокаемой одежды; по двенадцати часов они проводят в траншеях.-, и создается впечатление, что ни единая душа не заботится об их удобствах и даже об их жизни…»
1 декабря ген. Лукан сообщил, что у корпуса нет кавалерии — все лошади пали.
В январе 1855 г. больных, раненых и обмороженных англичан, шотландцев и ирландцев под Севастополем насчитывалось 23 тыс.; но все же 11 тыс. здоровяков оставались в строю. Французов погибло втрое больше. Что касается турок — то их никто не считал, ни живых, ни мертвых.
Если солдаты под Севастополем замерзали, то политическая температура в Англии достигла точки кипения. Правительство графа Э. Абердина доживало последние дни. 26 января радикал Рёбек внес резолюцию недоверия. Обсуждение было обставлено драматически. Сам Рёбек явился в палату больной и еле держался на ногах от слабости и волнения. Депутаты уговаривали его продолжать речь сидя; Рёбек отказался, не желая рушить священные традиции. Он заявил: по имеющимся сведениям, в Крыму из полусотни тысяч британцев уцелело 14 тыс., из них лишь 5 тыс. здоровых. Другие «эм-пи» добавили красок в мрачную картину. А. Стаффорд побывал в госпитале в Балаклаве — грязь, спертый воздух, простынь нет, раненые валяются на полу, одеяла передаются от умерших и заразнобольных еще здоровым. Маркиз Грэнби заявил, что вообще нет никаких оснований обвинять Россию в захватнических поползновениях. Правительство защищалось вяло; кабинет потерпел сокрушительное поражение: палата общин 305 голосами против 148 выразило ему недоверие. Во главе реформированного правительства встал — на семидесятом году жизни — виконт Генри Джон Пальмерстон. Долог и тернист был его путь к заветному креслу.
Трудности обступили нового премьера со всех сторон. Прежде всего надо было позаботиться о пополнении остатков экспедиционного корпуса. Одно дело было поражать Русь на карте, а совсем иное — воевать в ее бескрайних просторах. Русофобская кампания достигла в Великобритании и ее заморских владениях крайних пределов; трудно, будучи в здравом уме, постигнуть ее проявления. Черноморские корабли России лежали на дне Севастопольской бухты, затопленные своими командами; балтийский флот был заперт в Финском заливе, тихоокеанского еще не существовало. А в Бомбее и Калькутте складывали печи для каления ядер, чтобы «отбиваться от русских». В еще более далекой Австралии волонтеры упражнялись в стрельбе и рукопашном бою с якобы могущими вторгнуться из Сибири московитами. Как говорится, чего уж боле…
Однако охотников идти под знамена находилось мало. У Пальмерстона появилась мысль — купить оптом какую-нибудь армию вместе с офицерами, штабами, обозами и всем прочим. Самой подходящей представлялась испанская — как-никак, 60 тыс. штыков и сабель. Однако Мадрид отклонил сомнительную честь превратиться в поставщика пушечного мяса. Тогда обратились в Пьемонту. Глава туринского правительства граф К. Б. Кавур жаждал вступить в «концерт» держав и готов был нести расходы, в том числе кровью, но, по выражению одного английского историка, хотел прослыть «союзником, а не прислужником». Поэтому он не продал солдат в полное британское распоряжение, а направил под Севастополь (на английские деньги) корпус в пятнадцать тысяч человек, который и полег целиком в войне, не имевшей никакого отношения к делам Апеннинского полуострова.
Попытался Пальмерстон возродить средневековый обычай вербовки рекрутов по кабакам и притонам Европы и даже Соединенных Штатов. Таким путем ему удалось наскрести 13 тыс.
После оставления русскими войсками Севастополя военные действия прекратились по причине истощения сил обеих сторон. Потери французов убитыми и умершими от ран составляли 100 тыс., британцев — 22,7 тыс., турок — 30 тыс. На военном совете 13 сентября 1855 г. было решено свернуть боевые операции. Третий по счету французский командующий, ген. Пелисье, заявил, что двинется вперед лишь по прямому и притом письменному приказанию Луи-Наполеона, слагая тем самым с себя всякую ответственность за исход новой кампании.
Нелегким, а главное — бесперспективным представлялось положение российским правящим кругам. Да, коалиция застряла в Крыму и, похоже, надолго. Но питаемые мощной хозяйственной машиной Англии и Франции союзные войска могли воевать хоть тридцать лет. Финансы же царской империи трещали по всем швам. Флот морских держав блокировал российские берега и создавал постоянную угрозу высадки.
Международная ситуация складывалась угрожающе: война с четырьмя державами, непрерывный шантаж Вены, ее угрозы выйти из «нейтралитета», которого, по сути, и так не существовало, боязнь нападения со стороны Швеции, заключившей союз с Францией — все это заставляло искать мирного решения. Последнее препятствие к достижению договоренности — упрямство Николая I, исчезло вместе с его смертью, очень похожей на самоубийство.
Во мраке изоляции появился не луч (это звучит слишком громко), щелочка света: после падения Севастополя Наполеон III стал высказывать явные признаки утомления войной; трон был упрочен на крови и костях ста тысяч павших, победы раздуты до крайности. Французская армия «завоевала лавры», необходимые для обеспечения императорской династии. Воевать дальше — значило способствовать дальнейшему наращиванию британского преобладания в Османской империи.
В Лондоне, напротив, вошли во вкус войны французскими и турецкими войсками. Королева требовала «выгнать русских из Крыма». В августе 1855 г. Пальмерстон извещал брата, посланника в Неаполе: надвигается «подлинная опасность для нас, опасность мира». Были приняты экстренные меры, чтобы предотвратить нависшую угрозу. Во Францию снарядили королевскую чету. Сопровождавший ее лорд Кларендон писал жене о поездке королевы Виктории: «Все в восторге от ее достоинства и грации, а некоторые считают ее даже прехорошенькой» (с чем Кларендон, судя по тону, был явно не согласен). Но политического эффекта визит не принес. Кларендону пришлось вступить в трудные объяснения. Он потерпел полнейшее фиаско, о чем свидетельствует его частная переписка: «…Мы не должны скрывать от себя — окончание войны абы как так же популярно во Франции, как непопулярно у нас» (16 ноября). Чем дальше, тем злее становились письма: «Эти французы рехнулись на почве страха и жульничества; я боюсь, что император столь же деморализован, как его правительство. Уверен, если мы отвергнем условия, французы заключат мир по собственному усмотрению и наше положение станет жалким. Французы так громко визжат о мире, что, я боюсь, перепугают Австрию, и та захочет взять назад те жесткие условия, которые она предложила навязать России» (24 ноября). «Лица, приезжающие из разных концов Франции, единодушно заявляют, что если мы хотим продолжать войну, то можем делать это в одиночку, а с Франции хватит» (27 ноября).
В конце концов «воевода Пальмерстон» смирился с необходимостью идти на мирную конференцию: «…Что бы Пальмерстон в своем самодовольстве ни говорил, — свидетельствовал Кларендон, — мы не способны воевать в одиночку, ибо вся Европа сразу же обратится против нас, и скоро в ее хвосте последуют Соединенные Штаты…» Сдалась и Виктория.
С тяжелым сердцем собирался Кларендон в Париж — перспективы мира явно не соответствовали воспаленному воображению шовинистов, и на министра иностранных дел должен был обрушиться их гнев: «Джон Булль будет беспощаден к условиям мира, так что переговоры должны стать могилой для репутации лица, которое их вело…» На конгрессе Кларендон старался как мог (недаром в отчете Российского МИД говорилось о «злой воле представителей Англии и корыстных расчетах австрийцев»). Сам первый делегат Великобритании свидетельствовал: «…Я никогда, ни по какому случаю, ни по одному вопросу не сделал уступки… Вина за яростное сопротивление русским овечкам, за задержку заключения мира возлагается исключительно на меня».