Британский лев на Босфоре
Шрифт:
Здесь сложилась иная ситуация. Тон задавал хищный, напористый торгово-промышленный капитал, не склонный считаться с малыми мира сего. Только слывший миролюбивым В. Ю. Гладстон рискнул осудить министра: «Создается впечатление, что благородный лорд преисполнен непреодолимой тяги к ссорам». В остальном же под сводами Вестминстера разыгралась настоящая греко- а заодно и русофобская вакханалия. Радикал Ребек утверждал, будто Греция — вассал России, которая спит и видит, как бы утвердиться в Константинополе. Б. Осборн именовал Грецию «поддельной монархией», «русской марионеткой в Леванте» и выразил сожаление по поводу ее образования, расценивая это как «нарушение связывающих
Сам «герой дня» начал свою речь вечером 25 июня и говорил до рассвета. В первой ее части он изобразил Элладу в качестве очага смут и потрясений на юге Европы и дал свою интерпретацию всех 6 спорных вопросов, взвалив всю вину на Афины. Себя он представил как современную разновидность библейского агнца — столько кротости и терпения ему пришлось проявить, имея дело с балканскими забияками. Вторая часть речи была посвящена восхвалению Великобритании как средоточия мира, спокойствия и благосостояния: «В то время как политическое землетрясение сотрясает Европу из конца в конец, в то время как мы видим поколебленные, пошатнувшиеся и низринутые троны, поверженные и уничтоженные институты, когда почти во всех странах Европы гражданская война залила кровью земли от Атлантики до Черного моря, от Балтики до Средиземноморья, эта страна представляет зрелище, делающее честь народу Англии и вызывающее восхищение человечества». Третью и заключительную часть своей речи Пальмерстон посвятил правам человека и, прежде всего, подданного короны, на защите которых кабинет неизменно стоит: как некогда римлянину достаточно было провозгласить: «Я — римский гражданин», чтобы избежать каких-либо посягательств, так и ныне британский подданный может с твердостью и уверенностью «полагаться на бдительное око и крепкую руку Англии, которая предохранит его от несправедливости и оскорблений».
Для беспристрастного наблюдателя высокопарная речь Пальмерстона звучала кощунственно. В историю Англии это время вошло под названием «голодные сороковые». Прозябал в нищете рабочий класс «мастерской мира». Пятилетние мальчики пробирались ползком по вентиляционным штрекам шахт, чтобы добыть кусок хлеба семье. Ирландию в 1845–1848 гг. поразила болезнь картофеля, и начался ее путь на Голгофу страданий. За четверть века миллион подданных ее величества умерло от голода. Еще три миллиона жителей Изумрудного острова покинули родину. При всем этом «бдительное око» Англии дремало; все это в уме Пальмерстона к правам человека отношения не имело.
Иначе восприняла филиппику министра палата общин. Его политика была одобрена громадным большинством голосов. Друзья и даже политические оппоненты слали ему поздравления. Почитатели вскладчину приобрели портрет «героя» кисти Патриджа и преподнесли его Эмили. После «триумфа» Пальмерстон подобрел: убытки Пачифико были пересмотрены и определены в 150 фунтов стерлингов (т. е. уменьшены в 200 раз). «И ради этого лорд Пальмерстон мобилизовал против Греции флот, равный тому, которым Нельсон командовал в сражении у Нила!» — восклицает французский историк.
Конечно же, не ради Пачифико, а с целью прочного утверждения на Балканском полуострове.
И все же победа была достигнута, по мнению многих влиятельных лиц, слишком дорогой ценой. По словам Гладстона, Пальмерстон настроил против себя «всю цивилизованную Европу». На традиционном банкете у лорда-мэра Лондона отсутствовали представители России, Франции и Баварии. Виктория писала своему наставнику, бельгийскому королю Леопольду: «Благодаря Пальмерстону мы ухитрились поссориться, порознь и удачно, с каждой из держав».
Королевское
Торжествовал Пальмерстон рановато: такого самовольства королева не прощала никому и не пожелала упустить подходящий случай для удаления неугодного министра. После ее объяснения с премьер-министром Пальмерстон расстался с печатями Форин оффис, и уже навсегда.
«Воевода Пальмерстон»
и Крымская война
В годы Крымской войны в России распространялся незатейливый стишок:
Вот в воинственном азарте
Воевода Пальмерстон
Поражает Русь на карте
Указательным перстом.
Сочинители его были недалеки от истины: Пальмерстон наряду с королевой Викторией и послом в Турции Чарльзом Стратфордом, получившим звание лорда Рэдклиффа, являлся одним — из самых оголтелых ястребов-русофобов и главных зачинщиков конфликта. Отлучение его от Форин оффис (он был переведен на пост «секретаря по домашним делам», иными словами, министра внутренних дел) не означало полного отлучения от внешней политики. Он участвовал в заседаниях кабинета и более узких совещаниях в месяцы, предшествовавшие развязыванию войны в связи с казалось бы архаичным во второй половине XIX века вопросом о «святых местах» и внес немалый вклад в ее разжигание.
Суть проблемы заключалась в следующем. В далеком 1740 г. король Франции Людовик XV добился издания султанского хатт и-шерифа, по которому католическим священникам разрешалась служба в почитаемых христианами храмах в Иерусалиме и Вифлееме. Но «христианнейшим королям» скоро стало не до покровительства собору гроба Господня: внимание отвлекли война с Англией, революция, в ходе которой корона слетела вместе с головой ее носителя, попытка заменить во Франции католицизм культом Разума. В римской курии по традиции числился патриарх Иерусалимский. В течение веков его обладатели пребывали в Ватикане, считая титул приятной и ни к чему не обязывающей синекурой. Не без труда папа Пий IX выдворил очередного патриарха в 1849 г. к его пастве в Палестину.
Между тем на Балканах и Ближнем Востоке крепло влияние России. Статья 7 Кючук-Кайнарджийского договора 1774 г. гласила: «Блистательная Порта обещает твердую защиту христианскому закону и церквам оного…» Такова была формулировка, дававшая международно-правовую основу для демаршей российской дипломатии в пользу православных балканских народов. Более определенные обязательства Турция приняла в отношении Дунайских княжеств и Сербии; они де-факто перешли под покровительство России. Пика своего договорные русско-турецкие связи достигли в 1833 г. в Ункяр-Искелесси. А вскоре начался быстрый упадок российского влияния. Петербургу, казалось бы, следовало уразуметь, что не на бумагах оно зиждется, сколь бы весомые титлы они не носили и сколь бы пышными подписями ни были украшены, а на реальной мощи государства.