Британский лев на Босфоре
Шрифт:
Новая редакция договора была отвергнута как «подрывающая основы суверенной независимости Порты». Стрэтфорду пришлось немало потрудиться, чтобы поддержать стойкость духа турецких сановников. Накануне заседания Совета Османской империи (17 мая) он не поленился лично объехать большинство его членов, «убеждая их голосовать против нас и принять проект ответа, составленный в английском посольстве», — сообщал Меншиков. Решид объявил российскому послу, что договор может касаться лишь строительства русской церкви и странноприимного дома в Иерусалиме. Россию, с соблюдением дипломатических приличий, выставляли с Ближнего Востока. Пока Решид вел беседу с Меншиковым, Стрэтфорд ждал его на лодке посреди Босфора. «Вот, г-н граф, — уныло замечал Меншиков, — что британские агенты имеют наглость именовать независимостью турецкого правительства».
И Меншиков
Насмерть перепуганный Нессельроде взывал к «Европе»: «нота преисполнена уважения к суверенной власти», каждая строка ее дышит почтением к «достоинству султана и независимости Порты»; речь идет лишь о сохранении за «единоверцами» того, чем они обладали. «Может ли столь умеренная, столь справедливая претензия, не затрагивающая прямых интересов ни единого иностранного государства, повести за собою разрыв? Я в это никогда не поверю. Для этого… здравый смысл должен покинуть землю!»
Однако в оффисе Стрэтфорда не собирались спускать конфликт на тормозах и сочли скромную «ноту Меншикова» недопустимым вмешательством в дела Порты. Решид облек это мнение в дипломатическую форму. Меншиков со свитой собрался восвояси. 9(21) мая пароход «Громовой» с персоналом посольства отчалил от константинопольского рейда.
Но, помимо курса на войну, существовал и другой замысел — интернационализации проблемы, учреждения своего рода верховного арбитража держав над всеми русско-турецкими делами. Плодом этого замысла явился проект т. н. «венской ноты» 4-х правительств Турции (август 1853 г.) Порта должна была подтвердить верность «букве и духу договоров Кючук-Кайнарджийского и Адрианопольского о покровительстве христианской религии». Казалось бы, с точки зрения Петербурга, — «чего же боле»? Меншиков в своих последних демаршах изъяснялся скромнее. Но суть «венской ноты» заключалась не в приведенной декларации, а в том, что все спорные русско-турецкие дела обсуждались и решались советом держав; ломался вековой принцип русской политики — не допускать «посторонних» к их урегулированию. Лорд Кларендон писал: державы «фактически превращаются в рефери, судящих, правильно ли интерпретируется нота в случае любых разногласий между Портой и Россией», причем, применяя библейский язык, судей неправедных в отношении России, которая обречена была бы на вечное одиночество в этом совете.
Тем не менее из Петербурга немедленно поступило согласие на венские предложения, что свидетельствовало о наступившем там отрезвлении и желании выбраться из беды хоть и с потерями, но не катастрофическими. А отказ (в виде поправок, начисто лишавших Россию возможности даже ходатайствовать в пользу православных) пришел из Константинополя.
И тут в благородном семействе Форин оффис произошло нечто вроде скандала: по поступавшим из Стамбула сведениям не кто иной как виконт Стрэтфорд-Рэдклифф был причастен к турецкому отказу. Один из соавторов венской ноты, граф Кларендон, чувствовал себя глубоко уязвленным. Он сочинил строптивому послу пространную депешу, обвиняя его в неповиновении и утверждая само собой разумеющиеся вещи: «турецкое стремление к войне основано на убеждении, что Франция и Англия волей-неволей примут сторону Турции». Послышался голос премьер-министра Абердина: «Я подготовил королеву к возможности отставки Стрэтфорда… Я уверен, что мы не вправе настаивать (перед Россией. — Авт.) на новых уступках после уже сделанных, Поведение Порты самоубийственно… Все это может быть объяснено желанием войны».
Вот именно!
Но ни один волос не упал с головы фрондёра, и все потому, что в Лондоне возобладала тенденция не на мирное урегулирование, пусть с крупными потерями для России (сторонником которой лично был премьер-министр), а на военный конфликт с целью устранения соперника с Ближнего Востока и Балкан. Повод для обострения ситуации подвернулся самый что ни на есть веский: 22 июня 1853 г. (3 июля) два корпуса русских войск вступили на территорию Дунайских княжеств. К. В. Нессельроде в соответствующем циркуляре разъяснял: Россия «не преследует целей территориального приращения»; княжества заняты в качестве материальной гарантии исполнения предъявленных Порте требований. Российские сановники явно рассчитывали на повторение 1848 г., когда занятие Молдавии и Валахии обошлось без осложнений и российский МИД даже нашел адвоката в лице лорда Пальмерстона. Но ведь ситуация изменилась кардинально, и судьбы мира висели на волоске!
Исследователя повергает в изумление и другое: решаясь на подобный шаг, необходимо было взвесить его возможные последствия, включая войну. Знакомство же с записками, сочиненными Николаем Павловичем для самого себя (ибо ни с кем прочим он не советовался) убеждает, что плана военной кампании не существовало. Если царя можно именовать дилетантом в дипломатии, что в области стратегии он был полнейший фигляр. Военный опыт самодержца (если не считать плацпарадной муштры) сводился к наездам в тылы действующей армии в 1828 г. Тем не менее он составил несколько вариантов возможных операций, но сам же отверг их из-за отсутствия необходимых сил и пришел к выводу, что переправляться через Дунай нельзя. Коронованный стратег полагал нужным провозгласить независимость Валахии, Молдавии и Сербии и «тем положить начало разрушения Оттоманской империи. Один всемогущий бог определить может, что за сим последует. Но приступить к дальнейшим действиям я и тогда не намерен». Меншикову он сообщал: «Я решился не переходить Дуная до поры до времени и ожидать наступления турков, чтобы ежели отважатся переправиться на левый берег Дуная, их разбить и прогнать, но самим не переправляться».
План пассивного бездействия, придуманный царем, передавал всю инициативу в руки неприятеля. «Зима должна быть перетерплена» (!), размышлял самозванный стратег. «Доколе не будем готовы к дальнейшему. Надо терпением замучить турок (!!!), как то проведут зиму в сборах, как то прокормятся…»
Когда 80-тысячная армия под командованием князя И. Ф. Паскевича сосредоточилась в Дунайских княжествах, на правом берегу реки расположились турецкие силы Омера-паши почти в 150 тыс. штыков и сабель. И уже совершенно неясно было, какими силами царь собирался воевать в Азии: в Закавказье по крепостям стояло 5 тыс. человек. Понадобилось спешно призвать под знамена местную милицию (10 тысяч) и перебросить дивизию из Крыма (16 тыс.), чтобы прикрыть южную границу страны.
Весной и летом 1853 г. Пальмерстон находился как бы за кулисами внешней политики, но не жаловался на свою судьбу. Он полагал, что переориентацию на войну целесообразнее осуществить с помощью человека, слывшего умеренным, лорда Джорджа Кларендона (позднее он признавался, что гораздо сподручнее вовлекать царизм в водоворот конфликта, создавая иллюзию британской нерешительности, и тогда Россия делала шаг за шагом к роковой черте, побуждаемая к тому видимой робостью английского правительства). Его же, Пальмерстона, слишком активное вмешательство могло возбудить подозрительность колеблющихся во главе с премьер-министром Абердином. Но на первое же совещание, созванное в Адмиралтействе 20 марта по вопросу о посылке флота к Проливам лорд Джон был приглашен, хотя по должности не имел к обсуждаемому вопросу никакого отношения.
Лично Пальмерстон был настроен крайне воинственно: «Нашу позицию тактичного и покорного выжидания у задней двери в то время как Россия с неистовыми и наглыми угрозами ломится в дом, я считаю глупой, имея в виду перспективу мирного решения, и оскорбительной для репутации, положения и достоинства» Англии. Оккупацию Дунайских княжеств он предложил считать за казус белли.
Позже, уже в марте 1854 г. он вручил членам кабинета меморандум, в котором со свойственным ему размахом перекроил карту Европы: «Аландские острова и Финляндия возвращаются Швеции. Некоторые из немецких провинций России на Балтике уступаются Пруссии. Польское королевство восстанавливается как барьер между Германией и Россией. Молдавия, Валахия и устье Дуная передаются Австрии. Ломбардия и Венеция освобождаются от австрийского правления и либо превращаются в независимые государства, либо входят в Пьемонт. Крым, Черкесия и Грузия отбираются у России; Крым и Грузия передаются Турции; Черкесия объявляется независимой или соединяется с султаном узами сюзеренитета».