Бухенвальдский набат

Соболев Александр

1957

* * *

Тебе сегодня тридцать пять. Круты ступени восхожденья... Я не устану повторять: благословен твой день рожденья. Морозным утром декабря того немеркнущего года зарделась алая заря на зимней кромке небосвода. Она струила теплый свет и надо мной, и над тобою... И стала через много лет моей надеждой и судьбою.

1957

* * *

Казалась легкой мне дорога, по ней шагал я не спеша. Высок достаток, слава Богу, Чего ж еще? Но вот душа!.. Она совсем не то хотела, протестовала неспроста: я ублажал и полнил тело — душа была почти пуста. И вдруг уразумел: я — нищий, убог

души моей накал. С тех пор я неустанно пищу повсюду для нее искал. И находил, а ей все мало: давай еще, давай вдвойне, еще во что бы то ни стало, в траншеях даже, на войне! Душа заставила солдата под грохот бомб, снарядов вой смотреть восходы и закаты над адовой передовой...

В сорок шестом, в весеннем парке, вдали от дел и суеты, я созерцал душе подарки — послевоенные цветы. Не знал достатка даже в хлебе, в клетушке обитал пустой, но любовался солнцем, небом, земной волшебной красотой. Душа моя! Я ей подвластен, куда там блага и покой! Вы знаете, какое счастье жить с ненасытною душой?!

1957

БАЛЛАДА О ПОЛКОВОМ ЗНАМЕНИ

— Нас мало осталось. Деремся пока. Но из кольца не уйти. Туго, — сказал командир полка, — знамя надо спасти. Где не прорвется сотня бойцов — три проскользнут во тьме. Лейтенант Иванов, сержант Кравцов, боец Железнов — ко мне!

Пылал как пламя багровый закат, «юнкерс» над степью кружил. С древка полотнище снял лейтенант, знаменем грудь обвил. — Будет приказ, товарищ майор, выполнен точь-в-точь.

Солнце свалилось за косогор. Трое ушли в ночь.

...Теплое утро. Травы кругом — грезится им покос. Снайпер фашистский за дальним бугром зверем в траву врос. Вскинул винтовку. Мушка-крест ловит фуражки кант. Выстрел вспугнул тишину окрест — навзничь упал лейтенант...

Теперь сержант знаменосцем стал. Сколько еще идти! Двое идут. За верстою верста. Но что это там, на пути? Сержант рукой вперед указал, передал знамя солдату, сказал: — Слушай меня. Приказ таков: я пойду впереди, ты на дистанции в двести шагов следом за мной иди. Боец выполняет точно приказ — двести шагов просвет. Взрыв!.. И будто бы искры из глаз! Дым... И сержанта нет...

...Шагает солдат один вперед. Хлеба осталось — пустяк. Мокнет рубаха, сохнет рот, вышел до крошки табак. А двигаться надо — устал не устал! Этого требуют долг и устав.

...Из облака вынырнул «мессершмит», снизился, сбавил газ. У пулемета летчик-бандит злобно прищурил глаз. Глянул в прицел, гашетку нажал — хлынула сотня огненных жал...

В степи широкой, ни мертв ни жив, солдат одиноко ничком лежит. Не слышит ветра, не видит снов, из рваной раны сочится кровь... Сколько лежал он — день или два? Вспомнить потом не мог. Очнулся. Свинцом налита голова, не чувствует рук и ног.

...Перемешался орудий раскат с грохотом летних гроз. Полуживой, изможденный солдат утром к своим приполз. Едва груди коснулась рука: — Вот оно... Знамя родного полка.

1958

БУХЕНВАЛЬДСКИЙ НАБАТ

Люди мира, на минуту встаньте! Слушайте, слушайте: гудит со всех сторон — это раздается в Бухенвальде колокольный звон. Это возродилась и окрепла в медном гуле праведная кровь. Это жертвы ожили из пепла и восстали вновь.

Сотни тысяч заживо сожженных строятся, строятся в шеренги, к ряду ряд. Интернациональные колонны с нами говорят: — Слышите громовые раскаты? Это не гроза, не ураган — это, вихрем атомным объятый, стонет океан, Тихий океан.

Люди мира, на минуту встаньте! Слушайте, слушайте: гудит со всех сторон — это раздается в Бухенвальде колокольный звон. Звон плывет, плывет над всей Землею, и гудит взволнованно эфир: — Люди мира, будьте зорче втрое, берегите мир, берегите мир!

1958

СОКОЛ

На белой безбрежной пустыне сверкают хрусталики звезд. На улице — лютый мороз: все стынет, все стынет... И кажется, стуже такой живое должно покориться. Но гордая, смелая птица летит над трескучей землей. То сокол. Он смеет дерзать и в грозы, и в стужи. Морозу его не сковать — лишь крылья упруже!

1958

* * *

Ты смеешь к звездам трассы пролагать, в расцвете сил и разума мужчина. А маленькая, щупленькая мать едва рукой плечо достанет сына.

В далеком детстве, много лет назад, тебе горячка ноги подкосила. И где-то у кладбищенских оград принять тебя готовилась могила.

Уже рыдали близкие, скорбя, поставили и свечи к изголовью... Но мать у смерти вырвала тебя своей всепобеждающей любовью.

В расцвете сил, удачливый и смелый, ты матери ответил той же мерой?

1959

* * *

Все в мире плод упорного труда: крестьянин ли возделывает ниву, возводит ли строитель города — весь мир поет хвалу трудолюбивым.

Когда земля от стужи отошла, копала мама в огороде грядку. Ты был с ней рядом, и она дала тебе в ручонки острую лопатку.

Ты помогал ей в меру детских сил. Пусть был твой след на почве неглубоким, но ты впервые в жизни получил труда незаменимые уроки.

Они пошли тебе, на счастье, впрок: твой след теперь в больших делах глубок.

1959

* * *

Каким числом, какой величиной твои измерить пешие дороги? Наверно, обошли весь шар земной твои в пути натруженные ноги.

Ты брал уступ, одолевал скалу, где нету и намека на ступеньки. А ведь когда-то, крохой, на полу ты неуклюже полз на четвереньках.

Но мать однажды встала впереди, твоей ручонке руку протянула. Всем существом почувствовав: «Иди!», покачиваясь, ты шагнул до стула.

Нет без истока ни одной реки. От материнской ты пошел руки.

1959

* * *

Погасли в канделябрах свечи, связалась темень в черный бант: в Берлине умер в этот вечер великий русский музыкант. Молчал рояль. Он ждал кого-то. В насторожённой тишине звучала траурная нота на оборвавшейся струне... Белей чем мрамор лоб открытый, виски в поблекшем серебре. На смертном ложе композитор лежал, как ратник на горе. И с этой величавой кручи, неся венок из белых роз, печаль плыла свинцовой тучей туда, где русский гений рос. Бежало страшное известье из дома в дом, из дома в дом. Деревни, города, предместья скорбели о певце своем. И Славу пела вся Россия, как океан, тот хор звучал... Пред Глинкой смерть была бессильна — он песнею народной стал!

1959

* * *

Владелец удивительных богатств, так горделиво голову несущий, балованный изысканностью яств, ты не забыл, что значит хлеб насущный?

Тот самый хлеб, который каждый час как воздух нужен каждому на свете, с ним день весенний восхищает нас, а нет его — и солнце нам не светит.

...В голодный год тащилась мать с сумой. И выпросив где корки, где картошки, спешила, исхудавшая, домой — отдать тебе все до последней крошки.

А как без этих выстраданных крох ты уцелеть и вырасти бы мог?