Букет белых роз
Шрифт:
Я забыл, что есть настоящее. Юли снова становится частью меня.
Фаланги ее пальцев снова сплетаются с моими, вжимаются в постель. И все повторяется.
Господи, как же я меняюсь…
Город светлеет. Еще один прожитый час.
Встаю.
В комнате стояла бежевая ширма, за прикрытием которой я натянул брюки, заправил рубашку, накинул поверх нее пиджак. Волосы — в хвосте.
Я осушил на кухне стакан воды, наблюдая за наступлением нового дня за окном. В квартире светлело. Поднимающееся солнце уже выпивало остатки предутренней
Скрепя сердце вернувшись в спальню, я еще раз посмотрел на спящую Юли и погладил по волосам, сказав то, что прочти никогда не произносил вслух.
— Спи, мой ангел…
Улыбнувшись, я оставил печать губ на ее виске.
***
В утреннем воздухе было прохладно и свежо. Здания и прохожие потеряли в себе яркие краски: в однотонных цветах, неприметные и страшащие.
— Чего такой довольный? Али Себастьяна встретил на старость лет? — удивился Рональд, когда заметил, что с моего лица не исчезала улыбка.
— Иди-ка ты, Рон… Куда подальше, — засмеялся я.
— Ну я же вижу — довольный. Что за повод по-идиотски улыбаться?
— Тебя увидел — вот и потеха. Ты мне лучше скажи, как обстоят дела с переводом? Нашлись те самые знатоки шведского?
— Обижаешь! — воскликнул сотрудник. — Рональд сказал — Рональд сделал! Ты только посмотри, что тут написано на самом деле…
Я принял из рук диспетчера листок с выписанным рецептом, и с этой секунду читал каждое слово.
— Вода, шиповник, капля крови… — Мое лицо поменяло выражение: оно стало таким, будто я только что ощутил языком острый вкус перца. — Что? Никакого вмешательства магии?
Лишь тогда я взял у Рональда принесенную книгу, развернул знакомые страницы, которые были желтыми от времени и едва держались на полоске высохшего клея. Неужели без того, о чем я думал…
— Это всего лишь лекарство — временный подавитель безумства, — сообщил Рональд.
И это плеснуло болью в моем сердце. Оно по миллиметрам начало покрываться трещинами. Закаменела спина и что-то сковало холодом. Я встретился с шинигами взглядом.
— Вот-вот, а ту самую студентку, оказывается, давно болезнь поглотила… Мне сказали бывшие однокурсники. Так что, получается, это неизлечимо.
Мне кажется, что я ледяная статуя, которую не растопишь никакими кипятками. Язык вдруг отказывается повиноваться мне.
Вот черт… черт, черт, черт!
Осознание принятого нанесло новые шрамы, украсило сердце новыми темно-багровыми рубцами. Выход был, да и тот оказался поспешной дорогой к исцелению. Опять заблудился, опять потерял самого себя…
— Крепись, Сатклифф. — Жнец похлопал меня по плечу. — Может, всё не так уж и плохо.
В душу как накапали горячего воска: она содрогается под каждой падающей каплей, и ей больно.
Мне больно.
Пауза была затяжной.
— Неизлечимо… — подхватил губами слово.
Я чувствовал себя отломанной ветвью, а каждая связка моего тела налилась напряжением, сплеталась с другими в тугие узлы. То, чем дорожил, осталось в разодранных
Растрескавшееся сердце неприятно стиснуто.
Но мне удалось говорить, держа в руках переданный листок. Складываю пополам.
— Я возьму этот рецепт.
— Да, да, бери, это тебе как раз нужно. Как только начнется приступ, сразу пей — как рукой снимает, и так до следующего всплеска. А чтобы эффект продлился, нужно пить ежедневно — это как аналог лечебного чая, так что ничего страшного.
Потом его губы сжались в ровную линию.
Рональд всегда питал ко мне честное уважение, закрывая глаза на фальшь, в которой я так долго ходил. Но и на сей раз я не стянут путами простой жизни. Все усугубилось. Все намного хуже. Даже судьба выгравировала мне путь, которого я не хотел. Но я все равно беру его в свои обожжённые руки.
Шелковой гладкости ветер, разбрасывая прохладу, обвивается вокруг моих рук, вплетает мне в волосы мягкие ленты воздуха. Невзирая на успокаивающую ложь, передо мной разверзается непроглядная бездна.
Вместе с этими тучами и ветрами.
Юлия
— Госпожа, вы слышите меня? — рывком из мыслей, в которых я снова и снова утопала, не жалея себя.
Телохранитель недовольно зовет меня точно таким же вопросом, и я наконец вздрагиваю, трясу головой, чтобы еще раз очнуться. Смотрю на него. Себастьян, высокий и роскошный, не понимал меня, как демон, чуждый о мечты; он хмурился, когда становился вновь невольным свидетелем моего забытья. Временного, отрывочного местами.
Эта ночь постоянно вспоминается, живет теми же секундами, оживает перед глазами, и я продолжаю чувствовать все, что тогда было. Я помню, в каком месте оставались печати теплых губ, знаю, что шинигами тогда отдал мне всего себя. Мы обменялись последними силами, но не разорвав полета. Не сорвавшись с невесомости.
Утро уже далеко не раннее. И Грелль давно отправился на встречу со своим сотрудником.
Кухня озарена мягким белым светом люстры. Я сидела за столом, обхватив кружку.
Стрелки часов медленно-медленно ползут по кругу вверх.
Себастьян наклонился ко мне. Лицо мужчины криво пересекали две пряди.
— Вы сегодня собираетесь куда-нибудь, госпожа? — Его губы снова разъезжаются в привычную улыбку, а слова, выходящие через них, каждый раз обливаются тоном, как приторно-сладким сиропом.
— Нет, пока ничего планирую… — Я старалась не смотреть на него: в голове перескакивают друг через друга воспоминания, поцелуи, выдохи, шепот, ночь… Потом я отбросила эти мысли. — Себастьян.
— Да, госпожа?
— Если тебе нетрудно, разузнай, куда можно сходить на выходные.
— Слушаюсь Вас, госпожа. — Он поклонился: руку, затянутую в белую перчатку, вновь прикладывает к груди. — Ждите меня.
***
Ветер колышет легкие занавески.
Стоящий у выхода на балкон шинигами прислонился плечом к стене. Удивление и холодность одновременно врезались в его черты.