Буря
Шрифт:
— Пойдем, пойдем! — уговаривал его Тьер. — Здесь уже все кончено: еще немного пошевелиться, постонет, и все. Там, впереди, еще какая-то беда готовиться.
Хэм обернулся к поселению, и увидел, что первые ряды, в числе которых был и Ринэм, уже подбежали к стенам…
Хоббит увидел Ринэма потому, что на плече его сидел Ячук, которого этот властолюбивый юноша просил (зная, что приказа он непослушается) — сидеть у него на плече. И вот осколком яркого летнего дня подбежал к воротам, которые, конечно же, стояли запертыми, и крикнул:
— Нас пять тысяч, и у нас достаточно сил, чтобы проломить эти ворота; мы бы могли разграбить этот город сходу, но мы не желаем вам зла. Пустите нас подоброму, дайте нам еды; а, если не доверяете — вынесете еды и дров за ворота: дайте нам хорошо поесть, дайте нам еды и на следующее
Речь свою он обращал, к могучим бородатым воинам, которые стояли на кромке ворот над воротами, среди них выделялся один, с высоким шлемом в виде расправившегося крылья темного орла — рядом с ним стояла некая дева, лица которой Ринэм не мог разглядеть, но видел длинные, густые, золотистые локоны — дева была облачена во все черное, а на бедре ее красовался изящный, длинный клинок.
Вот что отвечал человек в высоком шлеме:
— Ты предлагаешь нам дружбу, но на что она мне, беглый раб? Или, думаете не вижу, что вы беглые рабы? На что, спрашиваю, эта дружба, когда она навлечет гнев орочьего царства?..
— А вы что же служите им?! — выкрикнуло разом несколько голосов из толпы.
Человек сдвинул густые темные брови, и глаза его сердито сверкнули:
— Мы никому не служим, но мы признаем силы, и живем в военном мире; мы делемся своей добычей, и уж возвращаем беглых рабов…
Слова подействовали, как камни брошенные на тонкую пленку, которая только чудом сдерживали пламя. Толпа начала рокотать, и рокот этот становился все громче: во все горло голосили женщины, мужи же орали:
— На штурм! Раздавить орочье отродье!
«Высокошлемый» усмехнулся, будто только того и ждал, он проговорил своим зычным, басистым гласом:
— Ну, что ж — я этого и ждал! Ваш предводитель сказал, что возьмете эти стены штурмом, я же говорю, что все поляжете. Ну, а что бы доказать правоту…
Тут Ринэм почувствовал, что надо немедленно укрыться, и еще не успел тот предводитель закончить речи своей, как уже рванулся назад, и… предназначенная ему стрела раздробила грудь юноши, за которого он и отбежал. Тут же «высошлемый» поднял ладонь, и на стене рядом встало не менее сотни лучников — они быстро натянули свои орудия, и вот уже воздух загудел от выпущенных жал. Надо сказать, что стрелы эти были настолько велики, что напоминали скорее копья, а тяжелые их наконечники пробивали грудь, и выходили из спины — в этой тесной толпе каждая стрела нашла свою цель, а лучники уже натягивали следующие.
«Вперед! Вперед!..» — хором грянуло в толпе несколько истеричных голосов; и толпа, послушная этим воплям — разъяреная, жаждущая еды толпа брослась на штурм. Вообще то, «высокошлемый» не ожидал такого поворота (он решил, как действовать, еще наблюдая бегство от волчьей стаи) — он думал, что испугавшись их грозного оружия, они развернуться, и в панике разбегуться, утром же он решил выйти с войском, и собрать тех, кто дожил бы до утра, чтобы вновь согнать их в рабство.
Но не мог он предположить такой ярости: и надо сказать, что в первых рядах карабкались не мужчины, но лешившиеся детей своих матери — они страшно вопили, они отчаянно хватались своими сильными руками, за обмороженные выступы, и, так-как ни смолы, ни камней не было заготовлено, то и сбить их было не чем — вот они уже совсем близко, тогда воины перевешивались, чтобы столкнуть их руками, однако, те вцеплялись в руки, вгрызались в них зубами; тянули их вниз, и вместе падали в клокочущую внизу толпу, которая попросту разрывала их на части. Женщины же оставались в живых, и вновь продолжали карабкаться, видя, что его дело плохо, что в нескольких местах нападавшие уже выбрались на стену, «высокошлемый» прокричал:
— Ратники! Мечами их!
Пооявился отряд вооруженный тяжелыми, двуручными мечами, но на узкой стене им негде было развернуться, и бросались на них разъяренные,
«Высокошлемый» даже рот раскрыл: что бы те, кого принимал он за никчемную еле живую массу, менее чем в две минуты почти полностью овладели стенами его крепости! Дело неслыханное — он даже глаза протер, пытаясь понять не сон ли все это? Наконец, он прокричал своим зачным гласом:
— Хорошо, вы показали свою силу! Теперь отойдите, и мы вынесем вам все, что хотите. Но вы не можете разрушить этой крепости! Мы часть великого королевства; и, ежели вы нас разрушите, то навлечете на свои головы, гнев великого правителя! Слышите?! Тогда против вас выступит такое войско, что никакая ярость вас не спасет! Отступите, и вы получите еду и питье, на сегодня и завтра!
Какой здоровенный мужик, со страшным, перекошенным мукой лицом, выбрался на стену как раз рядом с ним, и прорычал: «Так и послушали тебя, орочий пес! Вынесешь ты нам отравленное вино!» — тут он плюнул, но «высокошлемый» увернулся, и, размахнувшись нанес ему такой удар своим двуручным мечом, что рассек его от шеи, через грудь, до живота — тот, захлебываясь кровью, еще продолжал двигаться, и схватил бы его своими могучими ручищами, да «высокошлемый» оттолкнул его ногой, и тот полетел со стены — в это мгновенье позади него выросла еще одна фигура, и не избежать ему рокового удара, если бы не метнулась еще одна тень: легкая и стройная, как и клинок ее — клинок коротким, сильным ударом, обрушился на поясницу нападавшего, и попросту перебил его на две части.
«Высокошлемый» метнул быстрый взгляд на эту девушку с золотыми, прямыми волосами, и, коротко бросил: «Хороший удар, сестра!» — при этом, во взгляде его, сверкнуло чувство самой искренней, самой верной братской преданности, и почитания. Девушка ничего не ответила, но перегнувшись, нанесла еще один удар.
— Сестрица, сестрица — были бы все воины такими же, как ты — выстоили бы! А так… ОТСТУПАЕМ!!!
Рев пронесся по всей стене, и те немногочисленные воинов, которые еще теснились на ней, стали сходить по лестницам. Штурмующие прыгали на них сверху — падали на клинки, но те, кто наступали следом, валили воинов. Мало, кто успел отойти со стены, и, кое-как построиться на прилегающих улочках. Вообще, все это было так неожиданно, что многие из их домочадцев, успокоенные, что идет какая-то бессильная толпа или спали, или были заняты всякими привычными, для позднего вечера делами. И вот, неожиданно эти вопли, грохот — они выбегали на улицы, кто в чем был, и тут же присоеденялись к отступающим, высматривали среди них своих братьев, мужей, сыновей. Тем временем, наступающие овладели и воротами, распахнули их, и толпа неудержимым потоком рванулась, и столь стремителен был этот натиск, что некоторые улочки были попросту выметены от отступающих. В некоторых домах, где горожане мирно укладывались спать, вдруг слышали мощные удары в дверь, или же звон выбиваемого окна — зажигали лучину, а тут дверь, даром что дубовая, слетала с петель, и в избу врывались какие-то страшные существа. Хозяева могли вступить в отчаянную схватку, могли с криком забиться от этих «призраков», в какой-нибудь темный угол — однако, конец у всех был один — не с щадили никого, кроме детей — да и тех, принимая в потемках, за каких-то прислужников орков, рубили.
С хозяевами управлялись очень быстро, затем — шумно вели носами, и тут же определяли, где здесь еда: о — запах еды они почувствовали, еще, когда штурмовали стены. Выбивали двери в чуланы, и вытаскивали все, что там было. Об их голоде говорят такие факты: в одном доме высыпали на пол нечищенную, сырую картошку, а рядом — свежие, еще теплые хлеба — хватали и поглощали с одинаковой жадностью, не чувствуя вкуса и мягкие хлеба, и твердую картошку; в другом доме нашелся большой котел, доверху заполненный горячей, едва ли не кипящей овсяной кашей — кашу зачерпывали десятки рук, и, не чувствуя ожогов, поглощали в себя — наконец, котел кто столкнул на пол, он разбился, и кашу принялись слизывать прямо с пола; много чего еще было, но закончилось тем, что большинство, схватившись за разрываемые болью желудки принялись кататься по полу, выплескивать набитое в желудки…