Бувар и Пекюше
Шрифт:
— Что вас привело сюда? — спросил Пекюше.
Фуро пробормотал:
— Ничего, решительно ничего.
И, взяв одну часть со стола, спросил:
— Что это такое?
— Мышца трубачей, — ответил Бувар.
Фуро промолчал, но насмешливо улыбался, завидуя тому, что они развлекаются по способу, находящемуся вне его компетенции.
Оба анатома сделали вид, будто продолжают свои исследования. Люди, скучавшие за порогом, проникли в пекарню, и так как произошла небольшая давка, то стол задрожал.
— Это уж слишком! — крикнул Пекюше. — Освободите
Стражник выпроводил любопытных.
— Прекрасно, — сказал Бувар, — нам никого не нужно.
Фуро понял намек и спросил, имеют ли они право, не будучи врачами, владеть подобным предметом. Впрочем, он снесется с префектом.
— Что за страна! Нигде не найти таких дураков, дикарей и ретроградов, как здесь.
Сопоставив самих себя с другими, они утешились; они честолюбиво мечтали пострадать за науку.
Доктор тоже их навестил. Он раскритиковал модель за чрезмерное отступление от природы, но воспользовался случаем, чтобы прочесть лекцию.
Бувар и Пекюше были очарованы, и по их просьбе господин Вокорбей дал им на время несколько томов из своей библиотеки, утверждая, впрочем, что они всего этого не одолеют.
В «Словаре медицинских знаний» они заинтересовались примерами ненормальных родов, долговечности, тучности и запоров. Отчего не довелось им видеть знаменитого канадца Бомона, обжор Тарара и Бижу, больную водянкой из Эрского департамента, пьемонтца, у которого желудок действовал через каждые три недели, Симона де Мирпуа, умершего от окостенения, и того ангулемского мэра, чей нос весил три фунта!
Мозг навел их на философские размышления. Они очень хорошо различали внутри прозрачную перегородку, состоящую из двух пластинок, и шишкообразную железу, похожую на красную горошину; но были там еще ножки и желудочки, дуги, столбы, бугры, узлы и всевозможные волокна, и foramen Пакиони, и тело Паччини, словом — непролазная куча вещей, на изучение которых не хватило бы их жизни.
Иногда, увлекшись, они совершенно разнимали труп, и затем не знали, как собрать его части.
Это была трудная задача, особенно после завтрака, и они вскоре засыпали, Бувар — клюя носом, выпятив живот, Пекюше — опустив голову на руки, положив локти на стол.
Часто в эту минуту господин Вокорбей, заканчивая свои первые визиты, приоткрывал дверь.
— Ну, почтенные собратья, как подвигается анатомия?
— Превосходно, — отвечали они.
Он задавал им вопросы, и ему было приятно сбивать их с толку.
Когда им надоедал какой-нибудь орган, они переходили к другому, и таким образом забросили поочередно сердце, желудок, ухо, кишки, потому что покойник им опротивел, как ни старались они заинтересоваться им. Наконец доктор застал их в ту минуту, когда они его укладывали обратно в ящик.
— Браво! Я этого ждал.
В их возрасте нельзя браться за такие занятия. Улыбка, сопровождавшая эти слова, глубоко их задела.
По какому праву считает он их неспособными к науке? Разве знание принадлежит этому господину? Можно подумать, что сам он стоит гораздо выше их! Приняв его вызов, они ездили за книгами
Недоставало им физиологии, и один букинист раздобыл для них знаменитые в ту пору сочинения Ришерана и Аделона.
Все общие места относительно возрастов, полов и темпераментов показались им чрезвычайно значительными. Им очень приятно было узнать, что в зубном камне есть три вида микроскопических животных, что центром для вкуса служит язык, а для ощущения голода — желудок.
Они жалели, что лишены способности жевать жвачку, как это умели делать Монтегр, г-н Госс и брат Берара, — тогда бы они лучше поняли пищеварительный процесс. Пищу они пережевывали медленно, размельчали ее, пропитывали слюною, мысленно сопутствуя пищевому комку на его пути во внутренние органы, и следовали за ним даже до его конечных результатов, исполненные методической добросовестности, почти благоговейного внимания.
В намерении вызвать искусственное пищеварение, они положили кусок мяса в склянку с желудочным соком утки и две недели носили эту бутыль подмышкой, чем достигли только того, что от них стало дурно пахнуть.
На глазах соседей они бегали по большой дороге в мокрой одежде, на солнцепеке. Этим способом они проверяли, уменьшается ли жажда при увлажнении кожи. Домой они возвратились задыхаясь и оба — с насморком.
Они живо разделались со слухом, голосом, зрением, но Бувар приналег на органы размножения.
Его всегда поражала сдержанность Пекюше по этой части. Неведение приятеля в этой области было столь поразительно, что Бувар вызвал его на откровенность, и Пекюше, краснея, сделал ему наконец такое признание.
Шутники затащили его некогда в дурной дом, но он оттуда бежал, сохраняя себя для женщины, которую ему предстояло полюбить. Благоприятный случай ни разу не представлялся, так что из-за ложной стыдливости, денежных затруднений, страха перед болезнями, упрямства, привычки — он в пятьдесят два года и несмотря на жизнь в столице еще не утратил целомудрия.
Бувар насилу этому поверил, затем расхохотался, как полоумный, но перестал смеяться, заметив слезы в глазах у Пекюше, ибо у того все же бывали увлечения: он был влюблен поочередно в некую канатную плясунью, в невестку одного архитектора, в какую-то конторщицу и, наконец, в молоденькую прачку, на которой уже собрался жениться, когда вдруг узнал, что она беременна от другого.
Бувар сказал ему:
— Можно еще вознаградить себя за потерянное время. Не огорчайся. Я беру это на себя… если хочешь.
Пекюше ответил со вздохом, что об этом больше не приходится думать, и они снова принялись за физиологию.
Правда ли, что покровы нашего тела непрерывно испускают тонкий пар? Это доказывается тем, что вес человека понижается с каждой минутой. Если ежедневно пополнять убыль и удалять избыток, то здоровье будет поддерживаться в совершенном равновесии. Санкториус, изобретатель этого закона, употребил полвека на каждодневное взвешивание своей пищи и своих выделений и взвешивал сам себя, отдыхая только тогда, когда записывал свои вычисления.