Бувар и Пекюше
Шрифт:
— Еще кусок?
— С удовольствием.
— И я тоже.
— За твое здоровье!
— И за твое.
— И плевать нам на всех и на все!
Они разгорячились.
Бувар объявил, что выпьет три чашки кофе, хоть он и не военный. Пекюше, надвинув картуз на уши, закладывал в нос понюшку за понюшкой, чихал бесстрашно; и, чувствуя потребность выпить немного шампанского, они велели Жермене немедленно пойти в кабачок и купить им бутылку. Деревня была слишком далеко. Она отказалась. Пекюше был возмущен.
— Я
Она послушалась, но ворчала и дала себе слово бросить хозяев, — так они были непостижимы и сумасбродны.
Затем они отправились, как бывало, пить кофе с коньяком на пригорок в беседку.
Хлеб недавно был сжат, и скирды посреди полей вырисовывались черными массами на голубом и мягком фоне ночи. На фермах все было тихо. Не слышно было даже кузнечиков. Вся равнина спала. Они переваривали пищу, вдыхая ветерок, освежавший им щеки.
Очень высокое небо усеяли звезды; одни горели группами, другие в виде нитей, или порознь, на большом расстоянии одна от другой. Полоса светящейся пыли, протянувшись от севера к югу, раздваивалась у них над головами. Между этими светлыми областями залегли большие пустые пространства, и небосвод казался морем лазури с архипелагами и островками.
— Как их много! — воскликнул Бувар.
— Мы всего не видим! — ответил Пекюше. — Позади Млечного Пути находятся туманности; за туманностями — опять звезды: самая близкая отдалена от нас тремястами биллионами мириаметров.
Он часто смотрел в телескоп на Вандомской площади и помнил цифры.
— Солнце в миллион раз больше Земли, Сириус в двенадцать раз больше Солнца, кометы измеряются тридцатью четырьмя миллионами миль.
— С ума сойти можно, — сказал Бувар.
Он пожалел о своем невежестве и даже о том, что в молодости не учился в Политехнической школе.
Тут Пекюше, повернув его к Большой Медведице, показал ему Полярную звезду, затем Кассиопею, созвездие которой образует букву У, ярко сверкавшую Бегу Лиры и, на краю горизонта, — красный Альдебаран.
Бувар, запрокинув голову, с трудом следил за трех-, четырех- и пятиугольниками, которые нужно представлять себе, чтобы ориентироваться в небе.
Пекюше продолжал:
— Скорость света равна восьмидесяти тысячам миль в секунду. Лучу Млечного Пути нужно шесть столетий, чтобы к нам дойти. Таким образом, звезда, когда мы ее наблюдаем, быть может, уже исчезла. Многие перемежаются, иные не возвращаются никогда; и они меняют свое положение; все движется, все проходит.
— Солнце, однако, неподвижно!
— Так думали раньше. Но теперь ученые сообщают, что оно несется к созвездию Геркулеса.
Это противоречило представлениям Бувара, и после минутного размышления он произнес:
— Наука построена на данных, почерпнутых из одного уголка пространства. Быть может, она не подходит ко всей остальной, невидимой нами части, гораздо большей и непостижимой.
Так они говорили, стоя на пригорке при свете звезд, и по временам надолго умолкали.
Наконец они задались вопросом, живут ли люди на звездах. Отчего бы им там не жить? И так как мироздание гармонично, то обитатели Сириуса должны быть огромного роста, Марса — среднего, а Венеры — маленького, если только они не одинаковы повсюду. Там, наверху, существуют коммерсанты, жандармы, там торгуют, дерутся, низвергают королей.
Внезапно пронеслось несколько падающих звезд, описав на небе как бы параболы чудовищных ракет.
— Смотри, — сказал Бувар, — вот исчезающие миры.
Пекюше ответил:
— Если бы наш мир, в свою очередь, полетел кувырком, обитатели звезд были бы не больше взволнованы, чем мы в настоящую минуту. Подобные мысли отшибают всякую гордость.
— Какая цель у всего этого?
— Быть может, цели нет никакой.
— Однако…
И Пекюше повторил два или три раза «однако», не зная, что еще сказать.
— Все равно, мне очень хотелось бы знать, как создался мир.
— Это, должно быть, есть у Бюффона, — ответил Бувар; у него слипались глаза. — Я больше не могу, пойду спать.
Книга «Эпохи природы» разъясняла им, что некая комета, ударившись о солнце, отколола кусок, ставший землею. Сначала охладились полюсы. Вся вода окутывала шар земной; она ушла в пещеры. Затем разделились материки, появились животные и человек.
Величие вселенной приводило их в изумление, беспредельное, как она сама.
Кругозор у них расширился. Они гордились, что размышляют над столь возвышенными вещами.
Минералы вскоре их утомили, и они прибегли, чтобы развлечься, к «Гармониям» Бернардена де Сен-Пьера.
Гармонии растительного царства и земные, воздушные, водяные, человеческие, братские и даже супружеские — все прошло перед их глазами, не исключая воззваний к Венере, Зефирам и Амурам. Они удивлялись, что у рыб есть плавники, у птиц — крылья, у семян — оболочки, исполнившись той философии, которая открывает в природе добродетельные намерения и смотрит на нее, как на своего рода св. Винцента де Поля, всегда занятого благодеяниями.
Они дивились далее ее поразительным явлениям, ураганам, вулканам, девственным лесам, и купили сочинение г-на Деппинга о «Чудесах и красотах природы во Франции». В Кантале — три чуда, в Горо — пять, в Бургундии — два, не больше, между тем как в одной области Дофине насчитывается около пятнадцати чудес. Но скоро их не будет. Замуровываются сталактитовые гроты, гаснут огнедышащие горы, тают естественные ледники, а старые деревья, в дуплах которых совершались богослужения, падают под топором нивелировщиков или постепенно умирают.