Цари и скитальцы
Шрифт:
Неупокой выбрался на сухое, где ждал его понятливый Каурко. Они вернулись на ночной безопасный путь. Странно, что после придушенного вопля Безобраза жизнь для Неупокоя не потеряла прежней дорогой цены.
7
В далёком родном Крыму, у ворот Кафы, где проходили вереницы пленных, еврей-меняла спрашивал: «Да остался ли народ в тех землях, откуда вы добыли этих людей?»
Народ остался. Множился. Велением Аллаха живородящая сила переместилась из степей в леса. Неумолимо возрастала сила русских. Она пугала
Чем глубже в междуречье, тем неувереннее чувствовали себя татары. В войске возникли слухи о приближении чужих полков не только с юга, но и с севера.
Опасно, душно воевать в лесах. Не раз с тоскою вспомнишь ровную Яйлу, жаркий ветер и алые маки в распахнутых ложбинах. Нигде нет таких крупных звёзд, как над Бахчисараем, таких благоухающих долин, как под Чуфут-кале, таких пьянящих гибелью утёсов, как Кыз-келе-бурун. Люди видны там сверху, словно стада овец. Здесь, в заболоченных лесах Пахры, сто человек могли почудиться полком.
Неважно было с перебежчиками, в отличие от прошлых лет. Двое передались татарам, но речи их не нравились Девлет-Гирею. В признаниях изменников не слышалось знакомой безысходной злобы. Казалось, добрый ветер прошёл над русской землёй этой весной. Что-то опасное для тех, кто делал ставку на озлобление народа, затеял великий князь и его бояре-карачии. «Сколько великий князь казнил людей зимой?» — спросил толмач, «Ох, много!» — отвечали перебежчики, зная желание крымского царя. «Каких бояр?» — проверил хан. «Опричный Темкин, больше никого». Возможно, перебежчики были подосланы.
Безвестие давило хана, мурз и карачиев. Кто-то в Москве порядком поработал, обрывая нити, протянутые из татарских слобод, Романова, Касимова. Все понимали опасность слепого продвижения по чужой стране. Диван-эфенди уверял, что у него в Москве остались люди, просто они замешкались, вестей от них надо ждать с часу на час. «Ты знаешь, где остальное войско великого князя? — срывая голос и чувствуя, как это вредно для черевов, готовых выпасть, кричал Девлет-Гирей. — Сколько людей оставлено в Москве? Сколько всего людей у Воротын-мурзы?»
Ногайцы Тебердея доносили, что на дорогах войск не видно. Это было непостижимо, русские не могли оставить беззащитными подступы к столице, хоть малые разведочные отряды должны послать. Стало быть, затаились.
«Советуй», — всё тише и грознее просил Девлет-Гирей ближайших мурз — Азия Ширинского, Дивея Мангитского, оружничего селердар-агу, хранителя дверей капуджи-пашу... Они не знали ничего. Тебердей рвался дальше, на Москву. Младший сын хана Али-Гирей, впервые назначенный военачальником, нурадыном, поддерживал ногайца. Им было чуждо сознание ответственности, присущее царям. Они считали, будто московский князь способен бросить столицу на произвол судьбы. Девлет-Гирей мысленно ставил себя на место князя: как поступил бы он?
Он пропустил бы врага к стенам столицы, потом ударил с севера и юга. Для этого на севере должны быть тоже сосредоточены войска. Усталым сердцем хан предчувствовал, что русские готовят нечто подобное. Как все пожилые люди, он очень доверял своему сердцу и житейской мудрости. Когда трое крестьян сказали, будто государь увёл в Новгород всё остальное войско, Девлет-Гирей велел забить их палками.
Не двигаясь и сомневаясь, он ждал
Князь Дмитрий Хворостинин, вернувшись в полк, мучимый нетерпением, молодым презрением к старшим воеводам и столь же молодым желанием военной славы, бросил своих людей на крымцев старшего царевича Алды-Гирея.
В передовом полку преобладала конница. Не помещаясь на просёлках, кони ломились через дубовый и ольховый подлесок, жалко кричали от укусов стрел с ласковыми именами — «севережки» и «томарики». Лес наполнялся сумбурным шумом боя, но сколько было нападающих, Алды-Гирей сообразить не мог.
Известно, что в степи бежать от конницы нельзя: порубят. Лес создавал иллюзию убежища, кусты манили, деревья завлекали спрятаться, хоть ненадолго уйти от смерти. Татары стали отступать. Русские чувствовали себя в лесу уверенней, их увлекал порыв молодого воеводы, они прониклись его нетерпеливой злостью, да и войска в Передовом полку были отборные. Пришлось Девлет-Гирею посылать на помощь Алды младшего сына, Алпа. Вечером двадцать девятого июля царевичи снова запросили подмоги. Двадцать тысяч ногайцев двинулись от Пахры на юг, через знакомые уже леса, бить Хворостинина.
Ногайцы скапливались на дорогах, растекались по дубнякам и ельникам, блуждали в зарослях, и тут их резали ребята из гулевых отрядов. Хованскому и Хворостинину были теперь известны все перемещения татар. Весь день при мутном душном небе на полянах, просёлках и в полях потоптанной и пожранной конями ржи сшибались клевцы и сабли, верещали лошади, люди на краю гибели пугали друг друга хриплым криком, выказывая свирепость большую, чем умещалось в утомлённом сердце.
Татары столкнулись с тактикой, изобретённой ими для степи. После первого натиска русские скрывались в лесу, вынуждая ногайцев перемещаться всё дальше к югу. Фронт приобрёл пугающую глубину в тридцать вёрст. Тебердей, в мыслях бывший уже под стенами Москвы и более других сделавший для прорыва обороны, с досадой возглавлял обратный рейд ногайцев. Он торопился покончить с Хворостининым до исхода дня. Князь Дмитрий то нападал, то уклонялся от созревшего боя — «травился» вполне в татарском духе.
Алды-Гирей в изумлении от настойчивости Хворостинина, явившись к отцу на Малый совет, произнёс то, чего втайне ждал Девлет-Гирей:
— Сзади у нас остались русские; а на Москве у них не без людей же!
Записанные в разрядную книгу, слова царевича вошли в историю. Теперь Девлет-Гирею не хватало только подтверждающих вестей, чтобы укоротить таких нетерпеливых, как Тебердей и Али. Скоро он получил их из первых рук.
Шатёр Девлет-Гирея среди болота стоял на островке сухой земли. По склонам островка, под торфом, шли водяные жилы, как обыкновенно бывает на таких местах. «Московское вероломство», — наполовину всерьёз ворчали копы-кулы, проваливаясь в жидкий торф. Болотное пристанище не было ни просторно, ни удобно. В шатре наскоро раскатали ковёр, накидали кожаных подушек, отсыревших и пахнущих неухоженной кобылой. У входа постоянно дымились гнилушки от комаров. В горячий полдень из лесу шла вонь запревшего навоза, тронутого порчей мяса и изобильных выбросов ослабевших от дурной воды и воинского напряжения утроб.