Царственный паяц
Шрифт:
М<ихайловну> всю тяжесть добыванья средств. Это возмутительно, и я теряю
здоровье.
Сейчас я живу у тетки В<еры> Б<орисовны> г-жи Федоровой, где и пробуду всю
зиму.
96
11
июля 1938 г.
ТоПа, 11.VII.1938 г.
Дорогая Августа Дмитриевна!
Ваше письмо от 15-го мая, столь потрясшее меня, я получил с громадным
опозданием, т. к.
ибо меняю часто места. Но все же даю Вам и впредь старый, - постоянный, - свой
адрес: в июле и августе мне часто придется ездить и ходить в Тойлу.
Нет слов человеческих, дорогой друг мой, чтобы выразить Вам свое
соболезнование. Вот ведь странно: я не знал Федора Федоровича лично, но, как
живого, видел и вижу его перед собою. Чудесный, обаятельный был человек, чувствую.
Мне остается только преклониться перед Вашим горем: слова бессмысленны и обидны.
Но Вы должны жить, и опять-таки: для сына. Вы права не имеете причинить ему
муку. Сознательную. Этим Вы обессилите его, причините ему вред. Конечно, Вы не
покончите с собою: нельзя. Если Вам дана мука, не давайте ее сами другим.
Воздержитесь, молю Вас.
Что делает теперь Ася? Как он устроился? Воображаю, как и на него повлиял уход
Федора Федоровича.
Ваше желание быть сожженной одобряю вполне. И я хотел бы того же. Благодарю
Вас за честь, мне оказанную, и за доверие. На практике не знаю, как поступить. И
потом: почему я должен пережить Вас?
При состоянии моего здоровья это просто невозможно. Я - в полном одиночестве.
122
Не первый год. Одно расстроилось, другое не могло наладиться. Горчайшую нужду
переживаю. Ничего ниоткуда не имею. Нередко не ем. Живу каким-то чудом. И сам не
знаю - к а к. Люди черствы и скотоподобны. Не помогают даже богатые. Конечно же, я
ничего ровно не пишу: люди недостойны Искусства!.. Для себя?! Я давлю в себе
малейшее вдохновенье. Болезнь сердца: застарелый аппенди
цит, сердце изношенное. Одышка, головные боли, частые и жгучие. Фелисса
Мих<айловна> сидит сидьмя в Тойле - совсем тоже больная и мрачная: почки
хронически болят. И душа.
Что касается Вакха, ему 1-го авг<уста> исполнится 16 лет. Окончил шестиклассную
начальную школу, один класс ремесленного, а осенью 1937 г. поступил в
Госуд<арственное> техн<ическое> учил<ище> с пятилетним курсом. Этой весной
блестяще, — без экз<аменов>, — перешел во второй класс.
невероятные, и многих среди года даже гонят прочь. Еще 4 года должен учиться, и
тогда будет мастером на заводе с окладом около 50 $ в месяц. Но, увы: уже просто нет
никакой возможности с осени, т. е. с 1 сент<ября>, ему дальше учиться. Очевидно,
останется на зиму в Тойле при голодающей матери. Ужасно, дорогая, что я хочу и не
могу им ничем помочь! Равно и себе самому. Придется, видимо, не сегодня-завтра уйти
из этой несправедливой, издевательской жизни. Немыслимо переносить муки свои и
близких. А Вакх — хороший, честный, добрый, способный, деликатный. Не дать ему
образование — нельзя жить. Он сказал, что никогда не оставил бы нас с Ф<елиссой>
М<ихайловной>, окончив школу. Болезненно переживает невозможность окончания
школы. Еще бы: пансион в Ревеле стоит ему ежемесячно 11 долларов! Откуда же мы
можем бесконечно доставать такую сумму?! Первый год содержало Минсис- терство>
нар<одного> просв<ещения>, но с весны прислало формальный отказ: за неименьем
средств. Простите за откровенности — невеселые и жуткие. Всегда помним и любим
Вас, а если не пишем, не хотим ныть. И омрачать Вас. Асю целуем, целую Ваши ручки,
Ф<елисса> М<ихайловна> шлет сочувствие, сама совсем умученная. Будьте добры и
благостны!
Всегда любящий Вас Игорь
Напишите о получении этого письма и пишите впредь, прошу. В Тойле буду около
17-20 июля.
1
20 декабря 1920 г.
Toila, 20. XII. 1920
Светлый Собрат!
С удовольствием исполняю Вашу просьбу - посылаю Библиографию. Надеюсь, буду
получать журнал. Если я до сих пор жив, то только благодаря чуткой Эстии: эстонский
издатель выпустил 3 книги моих стихов, эстонская интеллигенция ходит на мои вечера
(1-2 раза в год), крестьяне-эстонцы дают в кредит дрова, продукты. Русские, за редкими
исключениями, в стороне. А русские издатели (заграничные, т. к. в Эстии их вовсе нет)
совсем забыли о моем существовании, напоминать же им о себе я не считаю удобным.
Если бы Вы в случайном разговоре с Заксом, Ладыжниковым или кем-либо из
других дали им понять, что я еще жив, Вы оказали <бы> мне этим громадную пользу,
тем более что «дорожиться» бы я не стал, находясь в таком тяжелом положении.
Попросил бы издателя, в случае желания, приобрести у меня одну или несколько
книг, выслать известную сумму герм<анских> мар<ок> чеком в заказн<ом> письме,