Центумвир
Шрифт:
– Это да. – С грустью подтвердили на том конце. – Короче, ничего не знаю, биг босс сказал по сусекам поскрести и отдать без истерик и долгих прощаний. Это он нам сказал, но, полагаю, про истерики тебя тоже имел в виду.
– Хорошо, что только в виду. – Ухмыльнулся, моргнув дальним, пронёсшемуся навстречу внедорожнику посигналившему ему.
Абонетн громко рассмеялся и миролюбиво произнес:
– Беспокоятся, что ты поле чудес сменишь... – посерьезнев, настороженно уточнил, – но ты же не сменишь?
– Как же я тебя брошу, что ты такое говоришь-то. – С деланной укоризной произнес Истомин. – К кому я пойду? У них у всех выпрашивать надо, а ты меня уговариваешь. Я однолюб и гордец, а ты идеально мне подходишь, я не смогу тебе изменить.
–
Краткий сигнал, что звонок завершен.
– Ебанаты, блять… И куда мне все это девать теперь?.. – непередаваемо зло сквозь зубы, щелчок зажигалки, юз окна, протяжный выдох.
– Много? – глядя в окно на проплывающий за ним город.
– Дохуя. Есть один проект, мне на него денег не дали, а теперь дали. Пидорасы. – В голосе раздражение, сдавливающее черным льдом, когда он набирал другого абонента, – Шевель, ты, Артюхов, Апанин Еровинкина и Журавлев, через час чтобы были у меня дома. И захвати доки по тридцать первому.
– Э… Еровинкина в роддоме еще, наверное, рожает же, вы сами утром говорили, – растерялся абонент на том конце.
– Блять, точно… у меня крыша едет уже. Значит, вместо нее… кто там не рожает, кого-нибудь притащи, только нормального.
– Мужа ее?
– Он с ней рожает, отвалите от них вообще. Ульянова тащи, тупица.
На том конце мужской голос ответил кратко «понял» и звонок завершился.
Невесело усмехнулась и покачала головой. Хвала богам, он снова занят. Снова бесконечная череда звонков, до самого дома, где уже ждали его люди с которыми он забурился в свой кабинет. Хоть бы до утра эти посиделки затянулись…
Затянулись. А потом он улетел из города на четыре дня. Потом приехал, три дня заявлялся под утро, валился спать. Часто прилично подбуханный.
Я была рада. Потому что у меня из-за всего этого снова начались сонные параличи. На фоне стресса, эмоционального истощения и того, что выпивала вечерами, нарушился сон и я снова просыпалась около четырех-пяти утра, при этом не важно во сколько ложилась. Просыпалась раза с седьмого, когда все-таки могла себя заставить хоть немного дернуть конечностью или промычать. С бешено колотящимся сердцем долго смотрела в темноту и уговаривала себя, что нет в комнате ничего, никого не убивают, не душат и все хорошо, это просто галлюцинации. Что осталось потерпеть три года и после тридцати все это прекратится. Что забудется это ощущение как будто находишься под огромной толщей воды и она все сильнее и сильнее давит, а тело вообще безвольное и одновременно со всем этим как будто на аттракционе, где несешься на сумасшедшей скорости вверх и пытаешься поднять руку, а она будто тонну весит. Только так не только рука, а все тело. И при этом вокруг происходит какой-то кошмар: кто-то прыгает рядом на постели, рычит в ухо, царапает, кусает или страшно смеется, кого-то жестоко и безжалостно истязают в изножье кровати, а на тебя все сильнее давит толща при каждой попытке пошевелиться. Никогда не подсяду на наркоту потому что знаю, что такое галлюцинации, что такое не владеть своим телом, и даже осознавая, что ты спишь, а я осознавала, я не могла проснуться, не могла взять под контроль, не могла все это остановить. Когда-то давно, бабушка, грешившая на домового и прочую нечисть, говорила, что надо материться. Это действительно помогало. Позже узнала, что при использовании нецензурной лексики запускаются определенные нейромедиаторы и именно это обосабливает быстрый сход и пробуждение в таком состоянии. Бабуля мне так и не поверила и продолжала задабривать домового блюдцем с молоком и очищала дом молитвами.
А сейчас приходил Яр. Ровно в те моменты, когда глючивший мозг
***
Он пришел, когда уже стартовало начало. Когда ораторы на сцене запустили сумасшедшую реакцию в зале, забитом восьмью тысячами человек.
Я думаю, были лишними наши перестраховки в виде наших людей, по периметру засаженных в зале и не дающих впросак уйти громким лозунгам ораторов в совершенно ебнутом стиле, типа «деньги у вас под ногами! Склонитесь и возьмите, короли жизни! У вас все получится, ведь главное – верить в себя!» с безупречным добавлением техник НЛП, знанием социала, опиума для народа, и изящной, но доходчивой подачей.
Я смотрела на все это. Смотрела, как со сцены уходит клич, как опутывает зал, как множится, усиливается до беспредела нашими подсадными, работающими строго по оговоренной и утвержденной мной схеме, смотрела на яблоки Эдема, видела, как они сами падают в корзину, с охотой, с пошлым удовольствием. И мне хотелось вскрыть себе вены. Я не ждала такого отклика. Все это было рассчитано на хард. Рассчитано на то, что нас вскрыли, что все знают о том, что это финансовая пирамида и чем она заканчивается. Но из десяти тысяч билетов были сданы только полторы. Я сидела на балконе. В ложе. Где были реальные люди и их официальные отражения для тех, что впадали в неистовство под нами.
И Яр пришел. Хотя был не должен. Совершенно не обязан. Ему докладывали о каждом движении и прогнозах по десяткам отчетов, по десяткам телефонов. Каждый человек здесь, в ложе, со строго определенной функцией, которую он выполнял на сотню с лишним процентов идеально и об этом отчитывался.
Он все же пришел.
– Валентина Ивановна, будьте добры, пересядьте, пожалуйста, – обратился к Вале, сидящей через одно пустующее место (для него, между прочим) рядом со мной.
– Да, конечно, – кивнула Валя, тут же вставая, поправляя очки и неотрывно глядя в планшет, где отслеживала настроения в соцсетях, прямые трансляции и командовала забросами мотивационной инфы, когда интерес соцсетей хоть на секунду ослабевал. Встала и пересела назад.
Яр уперся коленом в ее кресло и резким сильным рывком оторвал два подлокотника от ее стула и соседствующего с ним, предназначенным для него. Положил подлокотники на широкие перила стеклянного ограждения и в следующий момент улегся на стулья, положив голову мне на колени и прикрыв глаза.
Раздражение и отторжение сразу же мгновенно сошли на нет, когда я посмотрела в его лицо. Снова бледен. Очень сильно. Сегодня было штормовое предупреждение, а час назад хлынул ливень. Твою мать…
Дериализация из-за того, что остро выстрелило в памяти, как он покачнулся в аэропорту в Лондоне. Ужас от того, что я подумала об инсульте, потому что ему резко стало плохо из-за давления еще... Как у бабушки тогда… И ему сейчас опять херово. И ужас от того, что я читала насколько может быть хуево людям со сходным диагнозом. Просто насколько. Я бы сдохла. И готова была убить межконтинентальной баллистической ракетой любого, который так же легкомысленно, как я прежде, скажет, что мигрень бывает у всех… Истинная, далеко не у всех. Ад при жизни дано познать немногим. И примерно даже не представить то, что они проживают в приступах. Когда не купируется ничем. Вообще ничем. Обезболивающие помогают только на самых ранних стадиях, когда только начинается, а потом уже ничем…
– Сильно? – едва слышно спросила я, вглядываясь в его лицо. Ресницы едва заметно подрагивают.
Отрицательно повел головой.
Голос оратора разносился по помещению и давил на уши даже мне, а он восприимчив к звукам в такие моменты… Восприимчив ко всему. Ему хуево. Не просто плохо. Ему прогрессивно становится хуево, до того состояния нужно просто ждать и терпеть, больше никаких выходов. Только ждать. И терпеть. Ад боли. А он тут...
– Может… – начала, но осеклась, когда снова повел головой.