Центумвир
Шрифт:
Тварь, ты же ждешь момента, когда в сочетании со своими словами, ты не оставишь мне шанса… Я знаю это, не дура. Я умею делать выводы из вот таких яростных реакций, однажды забуханых черным ромом, когда я испугалась, что залечу от тебя (хвала богам, нет, пришло все как полагается, даже еще раньше срока, и я восторженные два круга по дому дала)… Я знаю, чего ты хочешь. Что именно тебе важно. Не могу дать. Боюсь. Я так боюсь, Яр, в этом совершенно пиздецом мире…
Не могла окончить мысль, потому что очень осаживает. На себя. Зная, что не маленький и это может быть больно, потому и целуя в шею и осаживая на себя не рывком и до конца, а вот так… чтобы распирало от чувства наполнения и жара его губ на шее, от того, как горяча его кожа под онемевшими кончиками пальцев, как истомой, мучением горячее наслаждение распирает
Язык по языку. Предупредительное сжатие волос у корней и второй осад, снова до режущей грани болезненности, рвущей внутренности стягивающиеся в тугой горячий узел, и кровь вскипела еще больше, потому что легкие не справлялись с потребностями тела. Горящим на нем. И которое он собой все больше поджигал, опьяненно улыбаясь мне в губы сжимая в своих руках. Стискивая. Готовя к аду. Где я снова с благодарностями буду бита на его троне… Он к этому тоже близко. В серо-зеленых глазах такая горячая бездна. Огня. Чистейшего, глубочайшего наслаждения. Его прикусываемая губа и глаза в глаза, когда его руки сжимают мои тело и осаживают в третий раз на себя до изумительной, ювелирной, тончайшей грани боли, рвущей мир пониманием, что в любви боль имеет значение, если вот так и вот именно по такой тонкой грани, и рвет…
Я знала, что сказала вслух, это еще успело отмечаться в сознание, прежде чем захлестнуло непроглядно, я знала что вслух, в его мгновенно пересохшие губы, пусть и почти неслышным, вообще беззвучным шепотом то, что долбило трипом невыносимости:
– Обожаю тебя…
Я знала, я твердо понимала, что утратит контроль, что для него это так же запредельно важно, что тоже трипом в его разум, что едва ощутимое движение моих губ для него станет абсолютно полным срывом. Знала, но не смогла сдержать, особенно когда его начало накрывать оргазмом…И он вжимает в себя, втискивает, до отчетливой боли. И следы на коже совсем ничего не значат, значит гораздо большее – скрежет его зубов, от того насколько же сильно его разбивало изнутри, и он инстинктивно вошел до предела, не осознавая из-за полного перекрытия своего сознания, что причинят боль. Схожую с корицей. Вроде пряность, вроде изысканная, терпкая, такая вкусная, а при избытке режет... и в эти доли этой сраной секунды, когда я кончала на острие боли, сжимая зубы и уговаривая себя, что на стороне наслаждения… именно в эти секунды острого разрушения сознания, готового осыпаться в горячую пыль, в пучину боли...
На меня накинули еще одну цепь.
Потому что я подняла голову и с глухим стоном сквозь зубы, стремительно пьянея, смотрела на открывающуюся дверь, а Яр в ту же секунду ударил снизу еще раз, подаваясь вперед, сжимая меня в своих неистовых тисках, потому что его полностью накрыло, и он не понимал, что физически ломает в своих руках и прислонялся лбом к моей груди. Его накрыло. Начисто. Наглухо. Навсегда. И этот его последний удар полностью разорвал и парализовал оргазмом, пламенем наслаждения, если бы не карие глаза. Парализовавшие своим выражением, молниеносно вплетающие непередаваемо, просто непередаваемо невыносимую истому, разбивающую и разносящую до остовов.
Обладатель глаз одновременно порвавших и усиливших оргазм, тут же отступил назад и неслышно прикрыл дверь.
А я на чистом первобытном рефлексе прижимала, вжимала в себя голову Яра, которого все уже все меньше разбивало подо мной, и у меня был дичайший разнос. Нет. Не оргазма. Он был смыт, смещен, задавлен и задушен. И далеко не фактом того, что нас там в пикантный момент застукали. Фактом того, что мне пиздец.
– Ален? – отстраняется, глядя в мое лицо. У меня внутри ужас от того, что он понимает, что кончила сорвано и невероятное, дичайшее облегчение,
– Я тебя буду связывать, – улыбаясь и морщась, дыша часто. – А то ты меня так убьешь, когда-нибудь.
Хвала всем богам, или кто там главный у инопришеленцев, потому что его снова задергали по телефонам и ему срочно надо было уезжать.
Выпроводив Истомина, не прекращающего телефонных переговоров, бросившего мне чтобы на вечер все отменяла, потому что поеду с ним, с работы заберет и ушел.
Оперлась головой о стену, чувствуя сердцебиение где-то у горла.
Я знаю этот взгляд карих глаз.
Дилер таким смотрит. Когда пьянеет от того, что мне хорошо, когда пьянеет от того, что видит, что мне запредельно хорошо. Взгляд, когда чужой кайф важнее своего настолько, что это цепями собственности на нутро... потому что в этом взгляде никакой похоти, никакого порно, животного желания оттрахать, это изысканно, насыщенно и дурманяще, это неповторимо, потому что просто так посмотреть нельзя, это неконтролируемо, это из нутра и на бессознательном. И такой взгляд обусловлен только мужским особым отношением. Мужским. Не мужчинкиным, не человеком с вторичными или первичными признаками мужского пола. Мужским. Когда пьянеет мужчина. Не важно, что с ним в этот момент, важно, что именно с тобой, только это основа той поволоки. Это по веянию, но микроволнам, сквозь поры, кровь и стенки сосудов, сквозь ткани и нервные окончания в нутро. Это что-то из запредельного ранга, когда кончаешь, глядя в мужские глаза, в которых нет секса, нет ничего животного, нет комбинаций похоти и разврата, есть именно это, мужское, ментальное, молниеносно впитывающее наслаждение того, на кого направлен взгляд, и разум еще не успевает обработать. И самое жуткое – оргазм под таким взглядом весьма относительно зависит от своей текущей стадии. Секс это эмоции все же… Это ментальное и эмоциональное общение. Мой дилер меня в рабство обратил, о чем, разумеется, он никогда не узнает, вот именно таким взглядом. Потому и с разбегу королевский минет в Лондоне. Потому и очень… многое ему позволительно. Потому что я не трахаюсь, я сексом занимаюсь, я под ним в пыль, и чем больше даю, тем больше получаю, несмотря ни на что… Это не порно, это эротика. Это не мужик, это мужчина.
Потому что так смотрит мужчина. Которому совершенно до пизды окружающее, он впитывает только то, что происходит. И когда тебя разносит от одной эротики, а тебя дознули еще и второй…
Он не мог именно так смотреть. Не мог. Пожалуйста…
Такой взгляд и то, что за ним, чем он обусловлен, каким нутром... этот взгляд врезается в память. И не только в нее. Это без выбора, потому что… блять, нет! По любому были проблески звериного. Или хотя бы чего-то ближе к человеку, заставшему пикантную ситуацию. По-любому было! Я просто кончала же, мозг с телом не в ладах в такие моменты! Я могла это проглядеть…
Да. Проглядеть. И совсем не кончала еще сильнее под его взглядом, потому что не животный он был, и не шокированный, вот совсем другой…
Блять. Не-е-е-ет… Нет!
Пиздец. Шевель, нельзя таким быть. По закону жанра тебе вообще нельзя быть вот таким... остается слабая надежда, что я просто на приходе не так расценила. Ошиблась. Обманулась. Пожалуйста...
Набрала Вадиму Алексеевичу, оставившему для меня работу по финпирамиде у секретаря. Спросила, где дислоцируется. В забегаловке через дорогу. Разумеется. Думает, что я настолько ебнутая и сейчас ему прилетит от Истомина. Потому и пасется в зоне досягаемости, чтобы не далеко Яру за ним ходить. Нельзя, Вадим, сука...
Тщательно культивируя надежду, что таки ж можно еще спустить все по тихой грусти, поскакала к нему.
– Он не знает. – Оповестила я, падая за столик напротив него и пристально глядя в его ровное непроницаемое лицо, уставившееся в телефон.
– Да я понял, я же еще дышу. – Не поднимая на меня взгляда от экрана. – И даже косточки целые. И д… Спасибо. Вот я серьезно.
Я положила руки на стол и, уткнувшись в ладони горестно взвыла. Ну, почему-у-у, Вадим?! Ну, почему ты не отреагировал как всякая стандарт-скотина, только что заприметившая чужой трах, чем бы и оттолкнул. Да я уже знаю почему не отреагировал... одна секунда, блять! Одна! И все сказано. За нас обоих.