Центумвир

Лимова Александра

Пока они цепляли тросс, ко мне повернулся Игорь и негромко приказал:

– Иди, – отдавая мне пальто. – В сторону города. Бегом отсюда, блять.

Пошла.

– А жопа ничего такая… – шлепок Коня по моей ягодице, когда проходила мимо. На мгновение остановилась, прикрывая глаза, и понимая, прекрасно понимая, что Яр вырвет эту руку, чтобы вставить обратным концом в озвученную им часть его тела. И шаг дальше, подавляя звериную усмешку, потому что вокруг твари, которые не понимали, как объебались. Как их объебали. И совершенно похуй на порно в спину, – была бы ты не брюхатая и не разъебанная, кисуль.

Я бы тебе печень вырезала, дорогой.

Если бы в конце оставили живых и на секунду повернулись спиной, я бы убила.

Шла по обочине, не чувствуя ног из-за забившегося в мягкую домашнюю обувь мокрого разрезающего холодом снега. Тупье поганое. Он же сказал вам, что дом Истоминых чистили и ехал с бабой и палевом… Тупье. Оно живет не долго.

А я шла долго. Улыбаясь кровоточащими губами, когда мимо неслись машины, когда ледяной ветер оскольчатыми ранениями в побитое лицо, почему-то плачущее еще.

А потом был резко оттормаживающий рядом немолодой белый тонированный седан. Выскочивший Артюхов с Еровинкиным. Мой слабый секундный скулеж в плечо Артюхову, подхватывающему меня на руки и несущему в темный, теплый салон.

Потом был мой мертвый голос, ровно пересказывающий совершившийся пиздец. Еровинкин уперся лбом в руль и протяжно выдохнул. Артюхов, зло выматерившись, набрал Шиве, чтобы сообщить о произошедшим и сказать, что теперь понятно, почему Немец не брал телефон и они нас не смогли догнать, чтобы пересадить на беспалевную тачку.

Нас пересадили. Меня на обочину. Игоря забрали твари.

Долгая дорога в напряженном молчании. Какая-то безликая квартира в сталинке на окраине. Я, стоя в маленьком туалете смывала кровь и слезы. Посмотрела в зеркало. В принципе, не так уж сильно пострадало мое ебало. Пара дней отеков и неделька на основное заживление, это хуйня полная по сравнению с тем, что меня сейчас бы трахали эти. Может, по кругу бы пустили… И хуй знает, что еще бы сделали… Если бы в конце не сдохла, я бы отблагодарила по возможности достойно. Мрази.

Игорь.

Прикрыла глаза, не чувствуя ничего. Говорят, боль это страшно. Совсем нет. Страшно вот это, когда провал внутри и все туда, в этот провал, в бездну. Ничего не чувствуешь, не успеваешь почувствовать, все в эту черную дыру и тебя туда же…

Неимоверное усилие. Простреливающий кошмарнейшей болью щелчок.

И усмешка по разбитым губам. Сукровица из ран наружу, по подбородку, из порезов от зубов на внутренней стороне губ тоже сочится, смешивается со слюной, оставляя розоватый пленчатый след на отбеленных зубах. Глядя в отражении своих глаз, провела пальцем по губам. Нажим сильный, боль тоже, а кровь размазана и окрасила насыщенной помадой разбитые губы. Слизала с пальца. Сплюнула на белый фаянс. Зубы кровавые в широкой улыбке. Снова взглядом в отражение, поднимая голову. Вот так, да. Так не видно, чем насыщаются глаза. Когда видишь подобное, касаешься этого, то всегда… темнеешь.

Нахуй все.

Сплюнула еще раз. Прополоскала рот, обработала битые губы. Подбородок ровно и чуть выше. Идеально.

В дверь стукнул Артюхов, сказал, что Вадим приехал. Давай Хьюстон, ты должен, ты обязан держать сейчас мою корону. Никаких соплей. Просто помоги мне не утратить ее. В пизду все эти дешманские истерики, просто помоги мне…

Вышла в тесную кухню. Тесную от людей. Краткий жест Вадима, с непроницаемым лицом сидящего на угловом диване и постукивающего указательным пальцем по бутылке виски, перед ним.

Люди вышли и прикрыли за собой дверь. Прошла, села

на стул напротив. Не поднимая на меня взгляда от столешницы подал одеяло, чтобы укутала ноги, никак не могущие отогреться. Не глядя на меня ровно сообщил, что с братом и Яром все нормально, но звонить им сейчас нельзя.

Откупорил виски. Затянулся сигаретой и отмеренным движением толкнул бутылку ко мне по столешнице. Усмехнулась, подавив желание болезненно поморщиться, перехватывая стекло, сжимая холодными пальцами. Секунда, и на губах дерущий алкоголь в смеси с моей кровью. Сжигало слизистую к чертям, боль вопила в сознании, а из-за больших глотков вспарывающего крепостью виски зарождалось тошнота. И сознание коротило предупреждающими, от орущими импульсами от рецепторов покореженных болью, импульсы просто резали мозг, готовый активировать защитные рефлексы, и эту готовность я пока вправе и в силах была гасить. И гасила, потому что провал не ощущался под физической болью, забывался этот сраный провал внутри, ебаному мозгу не до него было, он примитивно беспокоился о тулове…

– Хватит. – Приподнялся с места и отнял бутылку, протягивая недокуренную сигарету. – Затянись.

– Как понял? – усмехнувшись, приняла ее, осторожно затягиваясь и ощущая как молниеносно чувство распирание под кожей, удар в голову, пьянящий до легких вертолетов, хотя вкус никотина на языке ну просто дерьмовый, с учетом перерыва.

– После того как Яр покурит, чаще к его губам тянешься. Не протестуешь против того, чтобы дымили в твоем присутствии, даже в закрытых помещениях, только волосы убираешь. Не протестуешь, даже если пространство строго ограничено, салон машины к примеру. И ко мне пару раз ближе придвинулась, когда курил. – Глядя в мое лицо. И его глаза насыщались тем, чем им по логике нельзя. Поэтому, стряхнув пепел в подставленную пепельницу тихо, но твердо произнесла:

– Ты не виноват.

Откинулся на спинку дивана, положив на нее руку и глядя на побои на моем лице, склоняя голову вправо. Полуулыбнулся, впитывая в себя, вбивая в память следы удара Игоря. Спасшего мне жизнь, которую Вадим едва не перечеркнул, преследуя ровно противоположную цель. Пауза затягивалась, и я негромко проговорила, потянувшись за бутылкой:

– Он убьет тебя?

Вадиму позвонили. Он принял вызов, с непроницаемым лицом глядя за мое плечо.

– Точно в поряде? – напряженно прикусил губу. – А Немец? – абонент ответил и по его губам улыбка такая… Яр так же улыбался, когда ему сообщили, что отец умер. Сперло дыхание. Пронзило. Утерла слезы, и снова тошнотворный щелчок вместе с кровью и виски внутрь. Он прикрыл глаза дрогнувшими ресницами и отчитался, – все по плану и по времени. Тима добивает последнее, приедет, как только сможет все покажу и заберет ее.

Завершив звонок достал сигареты. Зажег зажигалку и, прежде чем прикурить, пару секунд смотрел на язычок пламени, сгущающий иссушающие тени в карих глазах. Встала, хотела включить свет, но передумала, распахнула окно и снова села на стул напротив, ощущая противное покалывание и запоздалый зуд и распирание в стопах.

Он прекрасно помнил мой предыдущий вопрос, но отвечать на него не собирался. Вместо этого начал говорить такое ненужное, такое поганое и совсем не имеющее значения:

– Ален, я понимаю, как это прозвучит, – негромко начал он, откидываясь назад и снова положив руку на спинку. Затянулся и выдохнул, перевел на меня взгляд, – но, все же, если у тебя получится, пожалуйста, прости мен…