Чабор
Шрифт:
— Здорово, радетели, — пробасил ночной гость.
— Свераморушко, — ласково прошептала бабуля, зажигая лучину и запахивая накинутый попутно поверх сорочки большой пуховой платок. — Что ж на ночь-то глядя…? Может, дома чего?
— Да нет, мать, к гостям я, что у вас на постое, на полслова. Где их старший?
— Тот, здоровенный? — закрываясь ладонью от слабого света лучины и глядя вглубь тёмной комнаты, спросил дед. — Спит уж, наверное…
Воевода сел за стол, бросая выжидающий взгляд в сторону лежанки Чабора.
— Поговорить бы, — тихо сказал он в полумрак, наливая себе плошку молока.
Чабор медленно поднялся и сел на постели, бережно и не без удовольствия опуская на холодный пол ноющие после напряжённого дня ступни ног:
— О чём разговор, воевода?
— Знамо о чём… о вас, — Сверамор выпил молока, после чего вытер усы широкой ладонью и продолжил. — Держать вас здесь я не стану, мало ли…. Люди будут тревожиться, хоть и не со зла, а четников вы всё же побили.
Я отправлю вас с дальним обозом, до самого моря. Там Френдя — старший этого обоза, отведёт вас к моему брату. Маклай скоро товар повезёт морем …кое-куда, он вас до полоцкой земли и довезёт, без всякой платы. Кормить и содержать будут, как и всех, без излишеств даже для царевны. Где в работе пособить, где в бою — помоги, ты ведь не уломок. А прибудешь на место, сам, брат, разбирайся, что там к чему. Одно скажу: не жалуют у кривичей веров. Уж не знаю, чем вы с того конца света умудрились им так насолить.
Сверамор медленно встал и, не ожидая ответа, направился к двери:
— Запри за мной, отец.
Дед медленно поднялся с лавки, откуда всё это время молча наблюдал за происходящим.
— Да, — остановился вдруг на пороге воевода. — Для всех здешних вас везут к Маклаю, чтоб доставил к князю для разбирательства в запутанном деле. Так что утром за вами придёт стража. Поскольку нет ни вины, ни оправдания, оружия отбирать не станут. Вязать тоже не будут, но и вы не дурите. Отведут под конвоем, так безопаснее будет. Я Френдю предупрежу. Вон на столе послание от меня Маклаю, — воевода указал на свернутую в рог бересту, лежавшую посреди стола, и ступил через порог...
— Спаси Бог, благодарю, — сказал ему вслед Чабор.
— Сына моего благодари, — остановившись, бросил через плечо Сверамор. — Что б не он, болтаться бы вам в петлях вместе с Зеленькой…
Море….
Чабор, Тара и Водар во все глаза смотрели на неведомый им ранее мир, где есть только вода и небо. Неистовый ветер, срывая вершки с разыгравшихся волн, швырял солёную мокрую пыль им в лица, а они не отворачивались, а только улыбались.
Вода…. До самого конца Мира…. Чабор подобрался к самому краю, туда, куда не дотягивались кувыркающиеся и кипящие белой пеной волны. Пытаясь поймать момент и исхитриться набрать морской воды в ладони, он, сбитый налетевшей волной, упал, промокнув до нитки. Не обращая на это внимания, он зачерпнул воду, пробовал её на язык и, удивляясь солёному вкусу, смеялся и радовался этому чуду…
Огромный, как скала, Маклай, в кожаных доспехах корельских дружинников, одетых поверх дорогих льняных одежд, улыбался, как и его люди, глядя на поведение странных чужаков. Ну что с них взять? И удалец витязь, и высокая красивая девушка, в присутствии которой замолкали даже чайки, и недоросток карлик с приятным мальчишеским лицом впервые видели море…
За делами да заботами лишь на четвёртый день пути Маклаю удалось немного разговорить хоть кого-то из этой странной троицы, а именно самого малорослого.
— Что, дружок, — обратился как-то брат Сверамора к сайвоку, мечтательно смотревшему куда-то вдаль. — Красиво?
— М-г, — отозвался малыш, — воняет только…
— Воняет? — громко рассмеялся Маклай, — экий ты неженка. С таким носом, брат, надо сидеть дома да ландыши нюхать. Море, вишь, дело мужское, трудное. Потому и солёное, как пот, и пахнет не ландышами.
— Я и говорю …пахнет, — охотно поддерживая разговор, поправил сам себя сайвок. Он вопросительно посмотрел на своего молчаливого друга, стоявшего невдалеке. — Я почему-то всегда думал, — продолжил малыш, — что большая вода… она… ну как сказать…? Море должно иметь самый свежий в свете вкус…, а воздух здесь должен быть чище, чем даже в горах.
— В горах? — переспросил собеседник. — Это где ж ты горы видел?
— У нас, — ничуть не смутившись подозрительностью Маклая, ответил сайвок. — У нас дома только Лес да горы.
— А реки?
— Есть и реки.
— А озёра?
— Есть…
— А болота?
— И болота. Всё-всё есть. Только вот моря нет.
— Где ж это всё есть, кроме моря?
— У веров.
— Так ты, виноват, вы все — веры? Что ж вы, чудаки, к кривичам идёте? Они ваших земляков не сильно жалуют. Вот уж не знаю, что это за хитрая загадка, ведь от нас до вас и Нию — Богу морей за раз не дотянуться…. И чем вы досадили-то им с того края света? Видать, то тайна великая…
— Макла-а-ай!!! — резко окрикнул кормчего стоящий на «носу» светловолосый парень, — впереди корабль! Шли, вроде, мимо, а теперь за нами сворачивают.
— Прости, малява, — Маклай осторожно положил на плечо сайвока тяжёлую руку, — дела, брат. После потолкуем, если враг даст… Щиты на борта, нутром на волю!!! — грозно скомандовал он. — Стяг на нос, пусть знают, что торговый люд идёт! Вёсельные, каждого третьего под меч! Скраба, буди почивающих!..
Миг — и всё вокруг завертелось и зашумело в такт неспокойному дыханию моря. Каждый здесь знал своё место и своё дело. Незримая угроза разливалась с брызгами волн по мокрой палубе поворачивающего корабля и просачивалась нескрываемой тревогой в душу каждого, находящегося в его деревянном теле.
Меч Индры впервые за долгое время проснулся. Он прямо гудел от нетерпения, разогревая собственные намокшие от водяной пыли ножны, шипел, наполняя воздух запахом жжёной кожи.
Откуда-то из-под сотен ног выкарабкался к Маклаю запыхавшийся молодой вой. Он быстро нахлобучил на мокрую голову тяжёлый шлем и спросил:
— Маклай, постой. Может, мы зря всполошились, а? Эвон, а вдруг у людей вода питьевая кончилась, или ешшо какая беда, а мы «к бою!»
— Кто их знает? — тяжко вздохнул кормчий. — Добро-то не своё везём. Может статься, что ты прав, а может, и нет. Надо быть готовым ко всему.
— Не обойдётся без боя, Маклай, — услышал кормчий за своей спиной чужой голос.
Он обернулся. Это был молодой вер. Со стороны казалось, будто держать руки на рукояти собственного меча для него был великий труд. Плечи витязя были напряжены, будто боролись с собственным желанием — выхватывать меч или нет?
— Мой меч никогда не врёт, — продолжал вер, дотрагиваясь краем рукояти до руки кормчего. Маклай вскрикнул так, что близстоящие воины вздрогнули. Взглядом, полным непонимания и страха, он смотрел то на собственную обожженную руку, то на массивный, дорогой эфес оружия молодого вера.