Час нетопыря
Шрифт:
— Потому что происшествие на Секретной базе № 6 вызывает все новые сомнения. Установлено, что покойный капитан фон Випрехт почти до последней минуты действовал по инструкции. Мы все еще не знаем, почему он открыл налетчикам дверь контрольного помещения, но это впоследствии выяснится. Куда важнее то, что в шесть часов десять минут фон Випрехт подал сигнал «красной тревоги»…
— Как? Сигнал «красной тревоги», а я об этом ничего не знаю? Ведь один конец линии здесь, на моем столе, а другой — у моей кровати!
— Линия либо была повреждена во время налета, хотя это ничем не подтверждается, либо намеренно отключена на коммутаторе. Второй вариант кажется мне более правдоподобным. Позже я скажу, почему так думаю. За полторы минуты до смерти,
— Но это невозможно, капитан. Кто был дежурным по дивизии?
— Капитан Генрих Вибольд.
— Что он может об этом сказать?
— Ничего, господин генерал. Час назад капитан Вибольд бесследно исчез. Оставил в казарме мундир и часть личных вещей. Мы нашли также офицерское удостоверение, из чего можно заключить, что он пользуется фальшивым удостоверением личности, а вероятно, и заграничным паспортом. Исчезновение Вибольда не может быть случайностью, так как ему был известен приказ, запрещающий офицерам отлучаться с постоянного места службы.
Генерал Зеверинг вытирает лоб.
— Значит, нет сомнений, что Вибольд работал на противника?
— Я тоже так думаю, господин генерал.
— Ничего не понимаю. Невозможно поверить…
— Установлено также, что около восьми Вибольд вызвал из дивизионного мотопарка четыре боевые машины, приспособленные для перевозки боеголовок. Водителям было приказано подать эти машины к штабу дивизии, после чего водителей отправили обратно в казармы. Капитан фон Горальски сообщил, что машины, управляемые неизвестными пока что лицами, проехали около четырнадцати километров, а затем в восемь пятьдесят были поданы к штабу дивизии, но уже немного дальше, что легко установить по следам.
— Это значит, что для вывоза боеголовок с базы использована наша собственная техника?
— Похоже на то, господин генерал.
— Похоже прежде всего на то, что противник рыщет по секретным базам, будто это его частное владение. Черт побери, что происходит в этой стране? Откуда я знаю, не работаете ли на них вы? Какая у вас гарантия, что я не их агент?
На диспетчерском пульте мигает зеленый свет — это прямая связь с Генеральным инспекторатом, минующая адъютантов и не подключенная к магнитофону.
— Зеверинг слушает, — говорит генерал, делая Шелеру знак оставаться на месте.
Разговор длится не больше полутора минут. В ходе разговора лицо генерала каменеет.
— Это конец, — кладет он телефонную трубку. — Знаете, Шелер, в сущности, нам осталось одно: воспользоваться нашими пистолетами. Моя карьера кончена, но и вас не похвалят за то, что не разоблачили вражеского агента в штабе дивизии. Вы и не представляете себе, что я узнал. Во-первых, одну из этих проклятых боеголовок уже нашли, и даже неподалеку отсюда, в Майергофе. Это самая маленькая из них, в полкилотонны. Обнаружили ее шпики из Ведомства по охране конституции, которым я не верю… Ну, это неважно. Во-вторых, про это дело пронюхал какой-то молодой журналист. Правда, как сказали в ведомстве, главного редактора взяли за горло и сообщение не появится, но этот чертов сопляк куда-то исчез, и кто знает, не печатаются ли сейчас экстренные выпуски других газет. Такую сенсацию у него кто угодно с руками оторвет. Через два часа будет такой ералаш, которого вы, Шелер, в жизни еще не видели.
Наступает молчание.
— Ладно, — встает Зеверинг. — Идите и делайте свое дело. Явитесь ко мне еще раз, под вечер. Доставьте личное дело бывшего капитана Вибольда.
В углу кабинета тихонько трещит телетайп. Зеверинг подходит к нему, читает:
«бонн 12 июня
распоряжение по кадрам № 653/83/IV-S
в связи с преступным нарушением служебных обязанностей настоящим отстраняю командира четырнадцатой ганноверской механизированной дивизии генерал-лейтенанта курта зеверинга от командования дивизией и лишаю его всех служебных полномочий тчк дисциплинарное расследование ведется тчк генерала зеверинга взять под домашний арест вплоть до дальнейших распоряжений тчк командование дивизией временно возложить на заместителя по строевой части майора штама тчк произвести передачу кодов и инструкций тчк министр обороны граудер по его полномочию начальник канцелярии полковник гюнтер шляфлер
продолжение следует
продолжение следует
внимание передаю дальше
бонн 12 июня
распоряжение по кадрам № 654/ 83/IV-P
исполняющему обязанности командира четырнадцатой механизированной дивизии майору штаму
1. произвожу вас в чин подполковника с исчислением выслуги от сегодняшнего дня
2. отзываю полковника румбейн-визера с должности начальника штаба дивизии и перевожу его в распоряжение генерального инспектора
3. должность начальника штаба дивизии принять с сегодняшнего дня майору киршу
4. в признание особых заслуг проявленных в ходе расследования произвожу капитана хорста шелера в чин майора и приказываю немедленно перевести его в отдел специального назначения генерального инспектората тчк майору шелеру явиться в здание инспектората в бонне комната 3404 сегодня не позже 14 часов
5. вследствие серьезных упущений в исполнении обязанностей по охране штаба капитан фон горальски наказывается пятью днями домашнего ареста который должен отбыть начиная с настоящей минуты
по поручению министра обороны начальник канцелярии полковник гюнтер шляфлер
конец»
Зеверинг аккуратно обрывает телетайпную ленту, щурит глаза и передает Шелеру оба распоряжения. Потом протягивает руку удивленному офицеру контрразведки.
— Поздравляю с повышением, майор, — спокойно и размеренно говорит он. — Откровенно говоря, мне не очень ясно, что за этим кроется. Но в офицерской школе меня учили не задавать лишних вопросов.
— Мне очень жаль, господин генерал, — бормочет Шелер. — Если действительно дойдет до суда, я буду свидетельствовать в вашу пользу.
— Мне ты всегда казался, Шелер, порядочным и толковым парнем, хоть ты и мог бы выбрать более достойный мужчины род военной службы. Или ты, как Вибольд, работаешь на тех? Ну-ну, я шучу.
Опять минута мучительного молчания.
— Знаю, что ты спешишь, — говорит Зеверинг. — Но я тебе должен что-то сказать. Очень давно, еще молодым парнем, я был тяжело ранен в танковой битве под Курском. Пятнадцать часов пролежал без сознания под разбитым танком. Потом попал в плен и пробыл там шесть лет. Уверяю тебя, мой молодой друг, это были нелегкие годы. Было время подумать. И послушать, что говорят коллеги. Тогда я себе сказал, что, если когда-нибудь снова стану солдатом — а я им стал, потому что ничего другого не умею, — мне придется слегка потревожить почитателей нашего Адольфа. Они тогда ничего не поняли и до сих пор ничему не научились. Видно, в этом деле я где-то зашел слишком далеко. Они сильнее, чем я думал. Впрочем, не знаю. Когда-то и где-то я сделал ошибку. Исправлять ее поздно. Не думаешь же ты, что я допущу, чтобы меня таскали по судам. Ну, ладно, Шелер, иди укладываться, закажи место в самолете. Времени у тебя не так много. У нового начальства есть для тебя, наверное, важное задание.
Шелер щелкает каблуками, кланяется человеку, который пять минут назад был командиром дивизии и заслуженным воином, жмет ему руку и затем, перескакивая через ступеньки, бежит вниз по лестнице. Он находится как раз около поста охраны, когда из открытого окна на втором этаже, в кабинете генерал-лейтенанта Зеверинга, раздается выстрел.
Майор Шелер достаточно хорошо разбирается в своем ремесле, чтобы определить: это выстрел из парабеллума, калибр 9 миллиметров. У человека, который направит его дуло себе в голову, нет шансов остаться в живых.