Час нетопыря
Шрифт:
XII
Пятница, 12 июня, 10 часов 40 минут по среднеевропейскому времени. Лючия Верамонте идет по обочине дороги номер 417, которая пролегает из Майергофа на запад, к французской границе. Идет босиком, как это принято у молодых, с полотняной сумкой на плече, с корзинкой из индийской рафии в руках.
На втором километре от Майергофа около нее внезапно останавливается автомобиль марки «порш-глория», сверхбыстроходный, до невозможности шикарный, достойный настоящего мужчины. Тормозит по всем правилам: клубы пыли, визг покрышек, резкий занос. Из окна высовывается мужчина с сильно поседевшей шевелюрой, но молодым лицом.
— Куда идешь в таком одиночестве, красивая барышня? Может, тебя подвезти?
— Иду я к тете Франциске, это далеко. Но не имею привычки знакомиться с чужими мужчинами, особенно если они ездят на машинах марки «порш-глория». Тетя меня предупреждала.
— Ты умница. Тем более я хотел бы тебе помочь.
— Пусть вам, добрый человек, на небе зачтется это доброе дело.
— Ты иностранка?
— Да. Из Пафлагонии.
— Да здравствует германо-пафлагонская дружба! Садись ко мне и не мешкай, а то согрешишь.
— Мне пить хочется.
— Вот в термосе кофе.
— Одеяло у тебя тоже есть?
— Я не езжу без вещей первой необходимости.
Лючия садится рядом с водителем и бросает на него внимательный взгляд. Водитель прибавляет газ, машина, завывая и подрагивая, несется по неровной дороге N 417.
— Добрый человек, — говорит Лючия, — меня зовут Вероника, а тебя я буду звать Бернар. Ты скучный, противный и глупый, зато добрый, как сенбернар, а это нынче не часто встретишь.
— Ты заблуждаешься, Вероника. Страшно заблуждаешься. Я красивый, злой, зато очень интересный. Даже не представляешь, какой я интересный мужчина.
— Все так говорят, Бернар. А потом девушку ждет разочарование.
Бернар делает такой лихой поворот, на который редко решается даже профессиональный гонщик.
— Ты не боишься, Вероника?
— Боюсь. Ты не только глупый, но и безрассудный. Ты и вправду думаешь, что «порш-глория» делает мужчину мужчиной. Каждый сумеет подбросить девушку на повороте. Это нетрудно.
— Вероника, ты несносна.
— Это правда. Меня трудно переносить. Все мои любовники твердили это с утра до ночи. Только ночью у них мнение менялось.
— Сколько их было?
— Много. Я не считала. Больше сотни.
— Ты считаешь меня идиотом.
— Конечно. Ты другого и не стоишь. Скорей уж можно отдаться твоему автомобилю, в нем, верно, больше человеческого, чем в тебе, несчастный плейбой. Тебе приходится красить шевелюру в цвет номер сто три?
— Благодарю за тонкий комплимент. Должен огорчить тебя, прекрасная Вероника, но отсюда до ближайшего леса три километра. Это еще две минуты езды.
— Как-нибудь вытерплю. Разве что прибавишь скорость. А пока ты жмешь всего на сто семьдесят километров, что унизительно для моей женской гордости. Меньше двухсот меня никак не устраивает.
— Прости, Вероника. Это маломощная машина.
— Не ври, Бернар. У нее мотор емкостью пять литров. У моих знакомых девчонок происходит оргазм при одной мысли о пяти литрах. Почему бы тебе не стать мужчиной и не прибавить газу? Здесь такие красивые, смертоубийственные виражи. Несколько мальчиков расстались тут со своей дурацкой жизнью. Не трусь, Бернар.
— Знаешь дорогу?
— Глупый вопрос. Каждые два дня езжу по ней вместе с любовниками. Но они водят лучше тебя. Двести двадцать со счетчика не сходит.
— Вероника, где ты была раньше? Такой девушки, как ты, я еще не встречал.
— О, это уже лучше. Гораздо лучше. Ты должен еще сказать что-нибудь про мои глаза. И обязательно про пальцы, которые до сих пор сравнивали с клавишами пианино. Ты придумал что-нибудь получше?
— Конечно. Ты зловредная сука, которая играет в бездарной пьесе, сочиненной каким-то графоманом.
— Бернар, еще минута — и я влюблюсь в тебя по уши. Ты говоришь уже как человек. Можешь ради меня сжечь эту машину? У меня в сумочке спички.
— Нет, моя милая. Я купил ее всего три дня назад. Не имею такого намерения. Это чудо, а не машина.
— Заявляю тебе, что мужчина с такой машиной — это дерьмо, ноль, ничтожество и…
— И хлыщ, который предпочитает дурное общество.
— Действительно. Ну и что?
— А ничего. Подъезжаем к лесу.
Бернар делает такой резкий поворот, что Лючия валится на него. Проезжают табличку с надписью: «ЧАСТНОЕ ВЛАДЕНИЕ. ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН!» Несутся по ухабистой лесной дорожке, сворачивают в ближайшую просеку, машина гудит на поворотах, ее то и дело заносит в стороны. Наконец Бернар выключает зажигание.
— За работу, красивая барышня, — говорит он, сбрасывая замшевую куртку. — Не стоит времени терять.
— И я так думаю, мой господин, — отвечает Лючия и снимает джинсовую блузу, под которой нет лифчика. — Время — враг любви.
— Ты хотела, верно, сказать, что оно ее лучший друг. Раз мы говорим, что не стоит времени терять…
Бернар тянется к пышной и упругой груди Лючии.
— Это чудовищно! — кричит Лючия. — Хам! Животное! Паршивый ловелас! Тебя, Бернар, никогда не учили, что джентльмен не форсирует ход событий? Дай мне кофе, я хочу пить, а потом отойди на две-три минуты, чтоб я могла настроиться для праздника любви.
Бернар подает Лючии термос с кофе, сбрасывает брюки и лениво направляется в лес.
Лючия достает из сумочки небольшую дозу Пишоновой смеси, старательно ее растирает и всыпает в термос. Затем проверяет, на месте ли ключ от машины, разглаживает постеленное Бернаром одеяло, расчесывает волосы и снимает брюки.
Возвращается Бернар.
— Вижу, ты уже подготовилась к встрече своего господина, — спокойно констатирует он. — Ты послушная девочка, Вероника. Я ожидаю чего-то необычайного. Чувствую, что окажусь на седьмом небе.