Час пробил
Шрифт:
«Какая благодать», — подумала Элеонора. Она давно обратила внимание на то, как часто место преступления кажется неправдоподобно мирным, уютным, находящимся далеко в стороне от жизненных невзгод и перипетий бурного бытия.
— По-прежнему нечего? — прервал размышления миссис Уайтлоу любопытный и смешной в своем мешковатом и нелепом штатском костюме, истекающий потом Харт.
— По-прежнему. — Элеонора повернулась и почему-то посмотрела на запущенные руки Джоунса: в цыпках, ссадинах, с ужасными обгрызенными ногтями.
— Вот что, миссис Уайтлоу, — вполне приветливо и даже с отеческими нотками сказал начальник полиции, —
Элеонора была приятно удивлена: наверное, сказалась усталость, когда она решила, что в голосе Харта слышна издевка. Обыкновенная усталость — с утра на ногах. А он совсем даже ничего, этот Харт. Ну, потеет. Ну, толстый. Не очень опрятный. Ну и что? Она подошла к столу, налила воды в стакан, из которого пил Харт, придвинула капитану.
— Непременно зайду, мистер Харт. Немного разберусь в том, что здесь творится, и к вам с визитом, — она сделала неопределенный жест рукой.
Харт откланялся, у Джоунса в глотке что-то проклокота-ло вместо прощания, и полиция Роктауна, оставив половину содовой в бутылке и следы песка на безупречно чистом ковре коридора, удалилась.
— Ой! — вздохнула Лиззи. — Грязища! — И бросилась к пылесосу.
— Послушайте, Лиззи! Почему вы не сказали, что был звонок по телефону? Про выстрел сказали, а про звонок нет. Почему?
Девушка опустила глаза и сбивчиво заговорила:
— Видите ли… Я… то есть он… Я хочу сказать, я не хотела звать Мариоv к телефону. Я хотела, чтобы он побыл здесь подольше.
— А разве звонили ему?
— Я не знаю кому, но могли и ему.
— Ему звонят в этот дом? Звонят вашему дружку?
— Звонит миссис Лоу. Они, они… — девушка замялась.
— Миссис Лоу? Звонит вашему Марио? Они знакомы? У них какие-то дела?
— Нет у них дел. Тут все сложнее. В общем, не могу я вам этого объяснить. Но ужасная история с мистером Лоу здесь ни при чем, поверьте, совершенно ни при чем.
— Почему же вы пе сказали о телефонном звонке?
— Не хотела, чтобы Марио узнал. Скажи я вам о звонке — он бы понял, что я слышала звонок, а ему не сказала, не позвала его. А он очень обидчивый. Очень, понимаете? Он незаконный сын… одной богатой женщины… — К концу
запальчивой тирады силы, очевидно, оставили ее и, почти неслышно сказав: — А я, а я очень люблю его, — опа села на табуретку из неоструганного дерева и расплакалась.
«Параличи, выстрелы, крики, стареющие львицы, обидчивый Марио, слезы его возлюбленной! Пожалуй, нужна передышка», — с раздражением подумала Элеонора, а вслух сказала:
— Я пойду поброжу по городу, а вы успокойтесь. Вернусь — поговорим. Только прошу, ничего не скрывайте, ничего. Это прежде всего в ваших интересах: я имею в виду и вас, и вашего обидчпвого Марио. Я тоже обидчива, но… Главное в жизни — не лгать, а заврешься, пиши — пропало.
Лиззи подняла полные слез глаза и, доверчиво глядя на миссис Уайтлоу, прошептала:
— Так же всегда говорил и-мистер Дэвид. Он еще говорил: «Самыми страшными злодеями всегда выглядят честные люди, потому что они никогда не лгут. Для среднего же человека, — говорил он, — не погрязший во лжи ближний —
Элеонора посмотрела на свои туфли — предмет ее гордости уже более года, на чулки — чуть более темные, чем следовало бы, и, пеудовлетворенная результатами осмотра, направилась к дверям.
— Надеюсь, собачки не спущены?
— Если бы собачки были спущены, от мистера Харта не осталось бы даже платка.
— Почему только от Харта, а от Джоунса? — поинтересовалась Элеонора.
— На Джоунса даже собаки не польстились бы, — Лиззи уже пришла в себя, хотя слезы еще текли из озорных глаз.
Говоря «поброжу по городу», миссис Уайтлоу подразумевала неспешную поездку на своей «хонде» — несколько кургузой, по выносливой машинке, к которой она, что, в общем, типично для жителя большого современного города, относилась как к живому существу. Она, будто на собственном теле, болезненно переносила каждую царапину, появлявшуюся на блестящем серебристом покрытии автомобиля. А уж если, не дай бог, обнаруживала вмятинку, которой, при ее-то водительской осторожности, неоткуда было и взяться, страданий хватало не на один день.
Солнце пекло нещадно. Улицы Роктауна были пустынны, жалюзи на окнах многочисленных контор в центре городка
спущены, и лишь из глубины полутемных баров иногда доносилась тихая музыка или легкий перезвон бокалов. От ярко-желтой, с зеленой вывеской, чистенькой бензоколонки пахло бензином. Элеонора с детства полюбила этот запах, ни на что не похожий, волновавший возможностями поездки в далекие, неизведанные места, в которых живут незнакомые и наверняка счастливые люди. Потом, когда Элеонора стала старше, она поняла, что бензин, залитый в бак автомобиля, действительно может перенести в неизвестный город или даже в соседнюю страну, но найти там счастливых людей не проще, чем на соседней улице или даже в соседнем доме твоего родного города.
Все маленькие сонные городки похожи друг на друга, особенно в такую жару. Люди еще вносят некоторое разнообразие, когда, лениво передвигая ватные ноги, появляются на улице, а если их нет, то, кажется, одной рукой по единому проекту построены бесчисленные, похожие как близнецы городские центры с устремленными от них прямыми улицами. Они лежат в тысячах миль один от другого, но ни расстояния, ни изменения климата, ни бесплодные усилия энергичных индивидуумов не вносят в их облик ни малейшего разнообразия. Аккуратные садики, со вкусом выкрашенные дома, обилие цветов и сплошные седые головы — в окнах, в автомобилях, в барах — головы, которые неподвижны, и никогда точно нельзя сказать, увидишь ли ты этого человека завтра. Если бы сейчас чья-то огромная рука сняла крыши уютных коттеджей или архитектурно совершенных бунгало, то в них, как личинки в муравейнике, забившиеся по прохладным углам, стали бы видны темные фигурки, спасающиеся от дневной жары. Они все сделали в своей жизни, заработали все деньги, которые только могли заработать, и сейчас, сидя в своих маленьких крепостях, думают о том, что жизнь скоротечна, дети неблагодарны, а любовь преходяща и вообще нет ничего, стоящего бесконечных мук бцтвы за успех. С возрастом им не открылась какая-либо особая мудрость. Нет. С возрастом они смогли лишь увериться, что отмеренный им срок стал меньше, а утешало только то, что неизвестно точно, сколько именно от этого срока осталось.